Лев Толстой о патриотизме.

[Дубовик]

Лев Николаевич Толстой не нуждается в особых представлениях читателю. Отметим лишь тот общеизвестный факт, что всемирно известный писатель был еще и неординарным мыслителем, и как таковой, - что, как правило, оказывается полной неожиданностью для подавляющего большинства наших современников, - стоял на позициях анархизма. Анархизма мирного, отрицающего всякое насилие, пронизанного религиозным, христианским духом, анархизма не «ортодоксального» (если можно говорить об ортодоксальности применительно к анархизму), - но от этого не менее ярко выраженного. Толстой практически не имел прямых контактов с «классическими» анархистами (хотя и был знаком с П. А. Кропоткиным); революционные анархисты (коммунисты, синдикалисты) выдерживали определенную дистанцию по отношению к нему и его последователям, - но считали во многом своим, дружески приветствовали критику Толстым и толстовцами государственности, милитаризма, клерикализма. Не одна статья Толстого была напечатана в анархических органах России и русского зарубежья. Одна из наиболее часто перепечатывавшихся статей и предлагается вниманию читателей.
А. Дубовик.
*************************************************

Л. Н. Толстой

ПАТРИОТИЗМ И ПРАВИТЕЛЬСТВО

Мне уже несколько раз приходилось высказывать мысль о том, что патриотизм в наше время есть чувство неестественное, неразумное, вредное, причиняющее большую долю тех бедствий, от которых страдает человечество, и что поэтому чувство это не должно быть воспитываемо, как это делается теперь, - а, напротив, подавляемо и уничтожаемо всеми зависящими от разумных людей средствами.
Казалось бы, и зловредность и неразумие патриотизма должны бы быть очевидны. Но удивительное дело, просвещенные, ученые люди не только не видят этого сами, но с величайшим упорством и горячностью, хотя и без всяких разумных оснований, оспаривают всякое указание на вред патриотизма и продолжают восхвалять благодетельность и возвышенность его.
Что же это значит?
Одно только объяснение этого удивительного явления представляется мне. Вся история человечества с древнейших времен и до нашего времени может быть рассматриваема, как движение сознания и отдельных людей, и однородных совокупностей их, - от идей низших к идеям высшим.
Всегда, как для отдельного человека, так и для отдельной совокупности людей, есть идеи прошедшие, отжитые и ставшие чуждыми, к которым люди не могут уже вернуться, как, например, для нашего христианского мира – идеи людоедства, всенародного грабежа, похищения жен и т.д., о которых остается только воспоминание; есть идеи настоящего, которые внушены людям воспитанием, примером, всей деятельностью окружающей среды, идеи, под властью которых они живут в данное время, как, например, в наше время, - идеи собственности, государственного устройства, торговли, пользования домашними животными и т.п. И есть идеи будущего, из которых одни уже близки к осуществлению и заставляют людей изменять свою жизнь и бороться с прежними формами, как, например, в нашем мире идеи освобождения рабочих, равноправности женщин, прекращения питания мясом, - и другие идеи, хотя уже и сознаваемые людьми, но еще не вступившие в борьбу с прежними формами жизни. Таковы в наше время называемые идеалами идеи уничтожения насилия, установление общности имуществ, всеобщего братства людей. И потому всякий человек и всякая однородная совокупность людей, на какой бы ступени они ни стояли, имея позади себя отжитые воспоминания о прошедшем и впереди – идеалы будущего, всегда находятся в процессе борьбы между отживающими идеями настоящего и входящими в жизнь идеями будущего. Совершается обыкновенно то, что, когда идея, бывшая полезной и даже необходимой в прошедшем, становится излишней, идея эта, после более или менее продолжительной борьбы уступает место новой идее, бывшей прежде идеалом, становящейся идеей настоящего.
Но бывает и так, что отжившая идея, уже замененная в сознании людей, такова, что удержание этой отжитой идеи выгодно для некоторых людей, имеющих наибольшее влияние в обществе. И тогда совершается то, что эта отжившая идея, несмотря на свое резкое противоречие всему изменившемуся в других отношениях строю жизни, продолжает влиять на людей и руководить их поступками. Такая задержка отжившей идеи всегда происходила и происходит в области религиозной. Причина этого та, что жрецы, выгодное положение которых связано с отжившей религиозной идеей, пользуясь своей властью, умышленно удерживают людей в отжившей идее.
То же самое происходит и по тем же причинам в области государственной по отношению к идее патриотизма, на которой основывается всякая государственность. Люди, которым выгодно поддержание этой идеи, не имеющей уже никакого ни смысла, ни пользы, искусственно поддерживают ее. Обладая же могущественнейшими средствами влияния на людей, они всегда могут делать это.
В этом представляется мне объяснение того странного противоречия, в котором находится отжившая идея патриотизма со всем противным ему складом идей, уже вошедших в наше время в сознание христианского мира.
Народы без всякого разумного основания, противно и своему сознанию, и своим выгодам, не только сочувствуют правительствам в их нападениях на другие народы, в их захватах чужих владений, и в отстаивании насилием того, что уже захвачено, - но и сами требуют этих нападений, захватов и отстаиваний, радуются им, гордятся ими. Мелкие угнетенные народности, попавшие под власть больших государств, - поляки, ирландцы, чехи, финляндцы, армяне, - реагируя против давящего их патриотизма покорителей, до такой степени заразились от угнетающих их народностей этим отжитым, ставшим ненужным, бессмысленным и вредным чувством патриотизма, что вся их деятельность сосредоточена на нем, и что они сами, страдая от патриотизма сильных народов, готовы совершить над другими народностями то же самое, что покорившие их народности производили и производят над ними (1).
Происходит это от того, что правящие классы (разумеются под этим не одни правительства с их чиновниками, но и все классы, пользующиеся исключительно выгодным положением, - капиталисты, журналисты, большинство художников, ученых), могут удерживать свое исключительно выгодное – в сравнении с народными массами – положение только благодаря государственному устройству, поддерживаемому патриотизмом. Имея же в своих руках все самые могущественные средства влияния на народ, они всегда неукоснительно поддерживают в себе и других патриотические чувства, тем более, что эти чувства, поддерживающие государственную власть, более всего другого награждаются этой властью.
Всякий чиновник тем более успевает по службе, чем он более патриот; точно так же и военный может продвинуться в своей карьере только на войне, которая вызывается патриотизмом.
Патриотизм и последствия его, войны, дают огромный доход газетчикам и выгоды большинству торгующих. Всякий писатель, учитель, профессор тем более будет проповедовать патриотизм. Всякий император, король тем более приобретает славы, чем более он предан патриотизму.
В руках правящих классов войско, деньги, школа, религия, пресса. В школах они разжигают в детях патриотизм авариями, описывая свой народ лучшим из всех народов и всегда правым; во взрослых разжигают это же чувство зрелищами, торжествами, памятниками, патриотической, лживой прессой; главное же, разжигают патриотизм тем, что, совершая всякого рода несправедливости, жестокости против других народов, возбуждают в них вражду к своему народу, а потом этой-то враждой пользуются для возбуждения вражды и в своем народе.
Разгорание этого ужасного чувства патриотизма шло в европейских народах в какой-то быстро увеличивающейся прогрессии, и в наше время дошло до последней степени, далее которой идти уже некуда (2).
Положение все ухудшается и ухудшается, и остановить это, ведущее к явной погибели, ухудшение – нет никакой возможности. Единственный представляющийся легковерным людям выход из этого положения закрыт теперь событиями последнего времени; я говорю о Гаагской конференции и тотчас же последовавшей за ней войной Англии с Трансваалем (3).
Если мало и поверхностно рассуждающие люди и могли еще утешиться мыслью, что международные судилища могут устранять бедствия войны и все растущих вооружений, то Гаагская конференция с последовавшей за ней войной очевиднейшим образом показала невозможность решения вопроса этим путем. После гаагской конференции стало очевидно, что до тех пор, пока будут существовать правительства с войсками, прекращение вооружений и войн невозможны. Для того, чтобы возможно было соглашение, нужно, чтобы соглашающиеся верили друг другу, для того же, чтобы державы могли верить друг другу, они должны сложить оружие, как это делают парламентеры, когда съезжаются для совещаний.
До тех же пор, пока правительства, не веря друг другу, не только не уничтожают, не уменьшают, но все увеличивают войска соответственно увеличению у соседей, неукоснительно через шпионов следят за каждым передвижением войск, зная, что всякая держава набросится на соседнюю, как только будет иметь к этому возможность, - невозможно никакое соглашение и всякая конференция есть или глупость, или игрушка, или обман, или дерзость, или все это вместе.
В самом деле, что такое в наше время правительства, без которых людям кажется невозможным существовать?
Если было время, когда правительство было необходимое и меньшее зло, чем то, которое происходило от беззащитности против организованных соседей, то теперь правительства стали не нужное и гораздо большее зло, чем все то, чем они пугают свои народы.
Правительства, не только военные, но правительства вообще, могли бы быть, уже не говорю – полезны, но безвредны, только в том случае, если бы они состояли из непогрешимых и святых людей, как это и предполагается у китайцев (4). Но ведь правительства, по самой деятельности своей, состоящей в совершении насилий, всегда состоят из самых противоположных святости элементов, из самых дерзких, грубых и развращенных людей.
Всякое правительство поэтому, а тем более правительство, которому предоставлена военная власть, есть ужасное, самое опасное в мире учреждение.
Правительство, в самом широком смысле, включая в него и капиталистов, и прессу, есть ничто иное, как такая организация, при которой большая часть людей находится во власти стоящей над ними меньшей части, а эта – еще меньшей и т.д., доходя, наконец, до нескольких людей или одного человека, которые посредством военного насилия получают власть над всеми остальными.
Устроят себе люди такую страшную машину власть, предоставляя захватывать эту власть кому попало (а все шансы за то, что захватит ее самый нравственно дрянной человек), и рабски подчиняются, - и удивляются, что им дурно. Боятся мин, анархистов, а не боятся этого ужасного устройства, всякую минуту угрожающего им величайшими бедствиями.
Для избавления людей от тех страшных бедствий, вооружений и войн, которые все увеличиваются, нужны не конгрессы, не конференции, не трактаты и судилища, а уничтожение того орудия насилия, которое называется правительствами, и от которых происходят величайшие бедствия людей.
Для уничтожения правительства нужно только одно, – нужно, чтобы люди поняли, что то чувство патриотизма, которое одно поддерживает это орудие насилия, есть чувство грубое, вредное, стыдное и дурное, а главное – безнравственное. Грубое чувство потому, что оно свойственно только людям, стоящим на самой низкой ступени нравственности, ожидающим от других народов тех самых насилий, которые они сами готовы нанести им; вредное чувство потому, что оно нарушает выгодные и радостные мирные отношения с другими народами и, главное, производит ту организацию правительств, при которых власть может получить и всегда получает худший.
Стоит людям понять это, и само собой, без борьбы распадается ужасное сцепление людей, называемое правительством, и вместе с ним – то ужасное бесполезное зло, причиняемое им народами.
Мы хотим только не делать другим того, чего не хотели бы, чтобы нам делали.
Война есть непременное следствие существования вооруженных людей. Страна, содержащая большую постоянную армию, рано или поздно будет воевать. Человек, гордящийся своей силой в кулачном бою, когда-нибудь встретится с человеком, который считает себя лучшим бойцом, - они будут драться.
Но что же будет, если не будет правительств? – говорят обыкновенно.
- Ничего не будет; будет только то, что уничтожится то, что было давно уже не нужно и потому излишне и дурно; уничтожится тот орган, который, став ненужным, сделался вредным.
- Но если не будет правительств, - люди будут насиловать и убивать друг друга, - говорят обыкновенно.
- Почему? Почему уничтожение той организации, которая возникла вследствии насилия и по преданию, передавалась от поколения к поколению для произведения насилия, - почему уничтожение такой потерявшей употребление организации сделает то, что люди будут насиловать и убивать друг друга?
Казалось бы, напротив, уничтожение органа насилия сделает то, что люди перестанут насиловать и убивать друг друга.
Так что, если бы и действительно отсутствие правительств означало анархию в отрицательном, беспорядочном смысле этого слова (чего оно вовсе не означает), то и тогда никакие беспорядки не могли бы быть хуже того положения, до которого правительства уже довели свои народы и к которому они ведут их.
И потому не может не быть полезным для людей освобождение от патриотизма и уничтожение зиждущегося на нем деспотизма правительств.


Текст приведен по изданию: «Дело Труда – Пробуждение». 1953. № 43. С. 10-12.



ПРИМЕЧАНИЯ.
1. Статья «Патриотизм и правительство» написана в начале 20-го века, когда перечисленные чуть выше народы входили в состав империй Российской, Австро-Венгерской, Британской. При желании современный читатель может подставить на их место другие «малые народы»: баски, курды, чеченцы или экзотические моро с Филиппин, - суть мыслей Л. Толстого останется той же.
2. Ах, Лев Николаевич, благородный вы интеллигент тихого, провинциального девятнадцатого века! Было, было куда идти дальше в разжигании этого отвратительного чувства, - но Вы не дожили даже до 1915 года, когда было вырезано полтора миллиона армян, живших в Турции, - а кто сегодня помнит об этой истории, кроме самих армян да историков? Что уж говорить о последующих геноцидах…
3. Имеются в виду Гаагская международная конференция мира (1897 г.) и Англо-бурская война (1899-1902 гг.), - в ходе которой, кстати, впервые в истории появились концлагеря.
4. Видимо, имеется в виду существовавшая в Китае до свержения маньчжурской династии (1911 г.) система назначения чиновников посредством системы экзаменов, на которых оценивались (по крайней мере, так предполагалось) не только деловые, но и моральные качества соискателей ответственных должностей.