Индивидуализм — идеология и мировоззрение, подчеркивающее индивидуальную свободу и утверждающее примат интересов отдельной личности над интересами всего общества. Индивидуализм есть господствующая идеология эпохи капитализма, жизненно необходимая для его существования. Капитализм стремится всячески насаждать индивидуализм, чтобы разделить общество на множество одиноких, беззащитных и эгоистичных особей, конкурирующих между собой за "место под солнцем". Индивидуализм подразумевает и оправдывает получение личных выгод за счет интересов всех остальных людей. Чем индивидуализм выгоден для буржуазии? Прежде всего тем, что индивидуализм разъединяет общество наемного труда. Индивидуалист - это штейхбрекер, эгоист, который продолжает работать на буржуя, в то время как все его товарищи обьявили забастовку. Индивидуалист - это наркоторговец, готовый нажиться на горе многих. Индивидуалист - это тунеядец и паразит, не приносящий пользы обществу. Индивидуалист никогда не поможет человеку, которого избивают и грабят на улице, а пройдет мимо. Индивидуалист может бросить своего ребёнка, предать товарищей, если это будет в его эгоистических интересах. Так как индивидуализм держится на эгоизме и трусости отдельно взятой особи, он неизбежно ведет к гедонизму, к погоне за удовольствиями, являющейся основой современного "общества потребления". Индивидуалист хочет жить в обществе, но быть свободным от общества, а так не бывает. Абсолютным фетишем всех индивидуалистов является так называемая "личная свобода". Но абсолютная личная свобода возможна только вне общества, в глухом лесу. Как мудро заметил Ленин:
Цитата:
"Жить в обществе и быть сободным от общества нельзя". Ленин.
Очевидно, что человек не является личностью от рождения. Личностью человек становится только в процессе социализации и воспитания, в результате общения и многоплановой деятельности в обществе. Все эти действия не могут происходить вне общества. Буржуазия и государство, чтобы поработить общество, при помощи СМИ рассказывают каждому из его членов, что все они должны быть лично свободными, чтобы пока они грабят одного, остальные равнодушно смотрели и не вмешивались. Индивидуализм есть используемая буржуазией новая трактовка древнего принципа "разделяй и властвуй". Атомизированный человек развитого капиталистического общества чувствует свою беспомощность, а потому не способен восстать против государства даже когда оно открыто попирает правду. Капиталисты всячески скрывают от масс то, что совместные действия и сотрудничество несоизмеримо более эффективны чем эксплуатация и конкуренция. На людей обрушивается вся мощь внушающе-зомбирующей машины государства. Школы, институты, частные и государственные СМИ на всех стадиях жизни внушают человеку постулаты вроде "homo homini lupus est" (человек человеку волк), оправдывающие получение выгоды за счет ближнего, выдавая такое положение вещей как "естественную природу" человека. Вся система целенаправленно культивирует в обществе социал-дарвинизм, логическим продолжением которого являются расизм и мальтузианство. До тех пор, пока наёмные рабочие будут верить в то, что они когда-нибудь поднимутся выше в пищевой цепочке капитализма и займут место эксплуататоров, буржуазия будет побеждать. Индивидуализм разъединяет трудовое сообщество, обеспечивая историчиеский выигрыш буржуазии. Индивидуализм — есть противоположность коллективизма.
Коллективизм - идеология и мировоззрение, подчеркивающее ценность коллектива и общества и утверждающее примат интересов общества над интересами отдельной личности. Обьединяться людей в коллективы издавна заставляла потребность в безопасности и решении задач, которые для одного не по силам. Слабый и беззащитный, человек был бы сразу раздавлен мощной и безжалостной природой, если бы ему пришла в голову странная мысль противостоять ей в одиночку. Природе с ее могучими стихиями люди могли противостоять лишь вместе, коллективом. Мамонта можно было загонять лишь коллективом, а после перехода к земледелию лишь община могла выполнять трудную работу по очистке и выкорчевыванию древних лесов. Сейчас, при капитализме, роль коллективизма, самоорганизации для рабочих особенно важна. Чтобы противостоять буржуазии, более сильному классовому противнику, у которого в руках все ресурсы тоталитарного государства, рабочим необходимо обьединяться. Вся современная техника, все богатства современного мира созданы коллективным трудом мускулов и мозга многих поколений людей, созданы трудом всего общества. Именно поэтому власть над всеми этими богатствами, власть над современными производительными силами должна принадлежать бесклассовому обществу, т.е. организованным рабочим. Этому препятствуют те, кому принадлежит власть над созданным общим трудом всех людей современным миром, — капиталисты, менты и чиновники. Рабочим нужно обьединяться, чтобы экспоприировать буржуазию и разрушить защищающее её государство. Коллективная власть бесклассового человечества над природой и над техникой — это будет социализм, общество без государства, классов, частной собственности, наемного труда и денег, общество не конкурентной борьбы всех против всех, а общество товарищеского сотрудничества.
Цитата:
"Может ли сила сотни превышать силу тысячи? Может. И превышает, когда сотня организована". Ленин.
К появлению элит и классовому обществу ведет не коллективизм, а возникновение и развитие частной собственности. Поэтому, если чуть-чуть подумать, то окажется, что "виноват" во всем не коллективизм, а индивидуализм.
Всё правильно за одним исключением. Коллектив на борьбу должен кто-то поднять и вести вперёд. Всегда найдётся первый, кто озвучит предложение за счёт своих индивидуальных, волевых, личностных качеств – “давайте объединяться”. Нужна смешанная стратегия, где бы коллективизм на плоскости выполнял задание прямой, а индивидуализм был бы точечно отмечен в нужных отрезках. Главное чтобы первые не стали лучами, а вторые жирными пятнами поблизости, как это уже один раз было.
Так как коммунистическое государство есть утопия, от которой начинают отказываться те самые, которые прежде стояли за нее, то нам нечего над этим останав*ливаться — и давно пора заняться другим, более серьез*ным вопросом. А именно: анархический, то есть свободный и безгосударственный коммунизм не представляет ли также опасности для свободного развития личности? Не повлечет ли он за собою то же уменьшение свободы личности и подавление личного почина?
Дело в том, что во всех рассуждениях о свободе наши мысли затемняются пережитками старого, и нам прихо*дится считаться с целою кучею ложных представлений, завещанных нам веками рабства и религиозного гнета.
Экономисты уверяют нас, что договор, заключаемый рабочим, под угрозою голода, с его хозяином, именно и есть сама свобода. Политиканы всяких партий стара*ются, со своей стороны, убедить нас, что теперешнее поло*жение гражданина, попавшего в крепость к всемогуще*му государству, ставшего его рабом и плательщиком, есть именно то, что следует называть свободою. Но лож*ность этих утверждений очевидна. В самом деле — как можно изображать положение гражданина в современ*ном государстве свободным, когда завтра же он может быть призван и отправлен в Африку, чтобы там расстре*ливать в упор безобидных кабилов с единственною це*лью — открыть новое поле для спекуляций банкиров и дать на разграбление земли кабилов европейским аван*тюристам? Как считать себя свободным, когда каждый из нас принужден отдавать во всяком случае более чем месяц труда каждый год, чтобы поддерживать целую ту*чу всяких правительств и чиновников, единственная цель которых — мешать тому, чтобы идеи социального прог*ресса осуществлялись, чтобы эксплуатируемые начали освобождаться от своих эксплуататоров, чтобы массы, удерживаемые церковью и государством в невежестве, начали понимать кое-что и разбираться в причинах их порабощения?
Представлять это порабощение как свободу становит*ся все более и более трудным. Но и даже самые крайние моралисты, Милль и его многочисленные последователи, определяя понятие о свободе как право делать все, лишь бы не нарушать такое же право всех остальных, не да*ли правильного определения слова «свобода». Не го*воря уже о том, что слово «право», унаследованное нами из смутных стародавних времен, ничего не говорит или говорит слишком много; но определение Милля позволи*ло философу Спенсеру, очень многим писателям и даже некоторым индивидуалистам-анархистам, как, например, Тэккеру, оправдать и восстановить все права государст*ва, включая суд, наказание и даже смертную казнь. Та*ким образом, они, в сущности, волей-неволей воссоздали то самое государство, против которого выступили снача*ла с такою силою. Притом, мысль о «свободной воле» скрывается под всеми этими рассуждениями.
Посмотрим же, что такое свобода?
Оставляя в стороне полубессознательные поступки человека и беря только сознательные (на них только и стараются оказать влияние закон, религии и системы наказания), — беря только сознательные поступки че*ловека, мы видим, что каждому из них предшествует не*которое рассуждение в нашем мозгу. «Выйду-ка я погу*лять», — проносится у нас мысль... — «Нет, я назначил свидание приятелю», — проносится другая мысль. Или же: «Я обещал кончить мою работу», или — «Жене и де*тям скучно будет одним», или же наконец: «Я потеряю свое место, если я не пойду на работу».
В этом последнем рассуждении сказался страх нака*зания, между тем как в первых трех человек имел дело только с самим собою, со своими привычками честности или со своими личными привязанностями. И в этом со*стоит вся разница между свободным и несвободным со*стоянием. Человек, которому пришлось сказать себе:
«Я отказываюсь от такого-то удовольствия, чтобы избе*жать наказания», — человек несвободный.
И вот мы утверждаем, что человечество может и дол*жно освободиться от страха наказания, уничтожив само наказание; и что оно может устроиться на анархиче*ских началах, при которых исчезнет страх наказания и даже страх порицания. К этому идеалу мы и стре*мимся.
Мы прекрасно знаем, что человек не может и не дол*жен освободиться ни от привычек известной честности (например, от привычки быть верным своему слову), ни от своих привязанностей (нежелание причинить боль, ни даже огорчение тем, кого мы любим или кого мы не хо*тим обмануть в их ожидании). В этом смысле человек никогда не может быть свободен. И «абсолютный» инди*видуализм, о котором нам столько говорили в последнее время, особенно после Ницше, есть нелепость и невоз*можность.
Даже Робинзон не был абсолютно свободен, в этом смысле, на своем острове. Раз он начал долбить свою лодку, обрабатывать огород или запасать провизию на зиму, он уже был захвачен своим трудом. Если он вста*вал ленивый и хотел поваляться в своей пещере, он коле*бался минуту, а затем шел к своей начатой работе. С той же минуты, как у него завелся товарищ-собака или не*сколько коз, а в особенности с тех пор, как он встретился с Пятницею, он уже не был вполне свободен, в том смысле, в каком это слово нередко употребляется в жару спора и иногда на публичных собраниях.
У него уже были обязанности, он уже вынужден был заботиться об интересах другого, он уже не был тем «полным индивидуалистом», которого нам иногда распи*сывают в спорах об анархии.
С той минуты, как человек любит жену и имеет де*тей — кто бы их не воспитывал: сам ли он, или «общест*во»,— у него возникают новые обязательства; но даже с той минуты как у него завелось хоть одно домашнее животное или огород, требующий поливки только в из*вестные часы дня, — он уже не может быть более тем «знать ничего не хочу», «эгоистом», «индивидуалистом» и тому подобное, которых нам иногда выставляют как типы свободного человека. Ни на Робинзоновом острове, ни, еще менее, в обществе, как бы оно ни было уст*роено, такой тип не может быть преобладающим.
Он может появиться как исключение, и действитель*но он появляется в качестве мятежника против разла*гающегося и лицемерного общества, как наше; но никог*да он не станет общим типом и ни даже желательным типом.
Человек всегда принимал и всегда будет принимать в расчет интересы хоть нескольких других людей, — и бу*дет принимать их все более и более, по мере того как между людьми будут устанавливаться более и более тес*ные взаимные отношения, а также и по мере того, как эти другие сами будут определеннее заявлять свои жела*ния и свои чувства, свои права на равенство и настаи*вать на их удовлетворении.
Вследствие этого мы не можем дать свободе никакого другого определения, кроме следующего:
свобода есть возможность действовать, не вводя в обсуждение своих поступков боязни общественного на*казания (телесного или страх голода, или даже боязни порицания, если только оно не исходит от друга).
Понимая свободу в этом смысле — а я сомневаюсь, чтобы можно было дать ей другое, более широкое и вме*сте с тем более вещественное определение, — мы долж*ны признать, что коммунизм действительно может уменьшить и даже убить личную свободу. Таким его и проповедовали под предлогом, что это принесет сча*стье человечеству, и во многих коммунистических общинах это пробовали на деле. Но коммунизм также мо*жет расширить эту свободу до ее последних пределов, которых невозможно достигнуть при индивидуалистском труде и еще менее при том строе, когда людей эксплуатируют и рассматривают как низшие существа.
Все будет зависеть от того, с какими основными воз*зрениями мы приступим к коммунизму. Сама коммуни*стическая форма общежития отнюдь не обусловливает подчинения личности. Больший же или меньший про*стор, предоставленный личности в данной форме обще*жития — если только жизнь не устроена заранее в под*начальной, пирамидальной форме, — определяется теми воззрениями на необходимость личной свободы, которые вносятся людьми в то или другое общественное учреж*дение.
Сказанное справедливо по отношению ко всякой фор*ме общественной или совместной жизни. Когда два чело*века селятся вместе в одной квартире, их совместная жизнь может привести одинаково — либо к подчинению одного из них другому, либо к установлению между ни*ми отношений равенства и свободы для обоих. То же са*мое происходит в семье. То же самое будет, если мы возьмемся вдвоем копать огород или издавать газету; и то же самое относится ко всякому другому союзу, большому или маленькому, к артели и ко всякой форме общественной жизни. Таким образом в десятом, один*надцатом и двенадцатом веке в городах того времени со*здавались общины вольных и равных и равно свободных людей, причем эти общины ревностно охраняли свою свободу и равенство; но в тех же самых общинах четы*реста лет спустя народ, под влиянием учений церкви и римского права, требовал диктатуры какого-нибудь монаха или короля. Учреждения городского суда, цехо*вое устройство и прочее остались те же; но тем временем в городах развились понятия римского права, верховной Церкви и государственного права, тогда как первона*чальные понятия о равенстве, третейском суде, о свобод*ном договоре и о личном почине притупились, исчезли; и из этого родилась рабская приниженность семнадцато*го и начала восемнадцатого века во всей средней Ев*ропе.
В современном обществе, где никому не позволя*ется обрабатывать поле, работать на фабрике или поль*зоваться орудием труда, без того чтобы не признать се*бя существом, подчиненным какому-нибудь господину, рабство, подчинение и привычка к кнуту навязываются самой формой общества. Наоборот, в коммунистическом обществе, которое признает право каждого на равных ус*ловиях на все орудия труда и на все средства существо*вания, которые имеет общество, уже нет людей на коле*нях перед другими, кроме разве тех, кто по своему ха*рактеру являются добровольными рабами. Каждый счи*тается равным другому в том, что касается его права на благополучное существование, лишь бы он не преклонял*ся перед волей и высокомерием других и поддерживал равенство во всех своих личных сношениях с товарища*ми по коммуне.
В самом деле, если присмотреться внимательнее, то нет никакого сомнения, что из всех учреждений, из всех испробованных до сих пор форм общественной организа*ции коммунизм еще больше всех других может обеспе*чить свободу личности, если только основною идеею общины будет полная свобода, отсутствие власти — анархия.
Коммунизм, как учреждение экономическое, может принять все формы, начиная с полной свободы личности и кончая полным порабощением всех, — между тем как другие формы общественной жизни не могут проявлять*ся безразлично в том или другом виде: те из них, напри*мер, которые не признают гражданского и имуществен*ного равенства, неизбежно влекут за собою порабоще*ние одних людей другими. Коммунизм же может проя*виться, например, в форме монастыря, в котором все монахи безусловно подчиняются воле настоятеля; но он может также выразиться и в форме вполне свободного товарищества, в котором каждый член сохраняет полней*шую независимость; причем само товарищество сущест*вует только до тех пор, покуда его члены желают оста*ваться вместе и, нисколько не стремясь накладывать принуждение, стараются, наоборот, защищать свободу каждого и увеличивать и расширять ее во всех направ*лениях.
Коммунизм, конечно, может быть начальническим, принудительным — и в этом случае, как показывает опыт, община скоро гибнет, — или же он может быть анархическим. Тогда как государство, будь оно основано на крепостном праве или же на коллективизме и ком*мунизме, роковым образом должно быть принудитель*ным. Иначе оно перестает быть государством!
Оно не может присвоить себе по желанию ту или иную форму. Те, кто думает, что это возможно, придают слову «государство» произвольный смысл, противореча*щий происхождению и многовековой истории этого уч*реждения. Государство есть ярко выраженный тип иерархического учреждения, выработанного веками для того, чтобы подчинять всех людей и все их возможные группировки централизованной воле.
Государство по необходимости основано на принципе иерархии, начальства, иначе оно перестает быть государ*ством*.
* Когда Луи Блан противопоставил государство-хозяина госу*дарству-слуге, то Прудон ответил ему следующими словами, кото*рые кажутся написанными вчера: «Луи Блан говорит, что госу*дарство было до сих пор хозяином и тираном граждан, но что от*ныне оно должно быть их слугою. Отношения переменились: в этом заключается вся революция. Как будто защитники монархии во все времена не прикрывались такими же утверждениями, говоря, что королевская власть была слугою народа; что короли, созданы для народов, а не народы для королей, и тому подобными рассказами, которые теперь народ отлично понял. Теперь мы знаем, что значит эта служба государства, эта преданность правительства свободе. Бонапарт разве не говорил, что он слуга революции? Какие услуги он оказал ей!.. Так и государство-слуга. Таков ответ Луи Блана на мой первый вопрос. Что же касается вопроса о том, как государ*ство может стать действительно и на деле слугой, и как, будучи слугой, оно может продолжать быть еще государством, Луи Блан не объясняет, он благоразумно хранит на этот счет молчание» («Раз*ные статьи. Газетные статьи». Том III. Стр. 43. Смотри также даль*ше, стр. 53, то место, где Прудон говорил: «То, что называют в по*литике властью, аналогично и равноценно тому, что в политической экономии называют собственностью; эти две идеи равны друг другу и тождественны; нападать на одну значит нападать на другую; одна непонятна без другой; если вы уничтожите одну, то нужно уничтожить и другую и обратно»).
Есть еще один весьма важный пункт, который должен обратить на себя внимание каждого, кто дорожит свобо*дой. Теперь уже начинают понимать, что без коммуниз*ма человек никогда не достигнет полного развития лич*ности, которое составляет, может быть, самое пламенное желание каждого мыслящего существа. Очень вероятно, что этот существенный пункт был бы давно признан, ес*ли бы люди не смешивали индивидуализации, то есть полного развития личности, с индивидуализмом. А пос*ледний — это давно пора признать — есть не что иное, как буржуазный лозунг «каждый для себя и Бог для всех», причем буржуазия думала найти в этом средство освободиться от общества, налагая на рабочих экономи*ческое рабство под покровительством государства. Впрочем, теперь она уже замечает, что сама также стала ра*бом государства.
Что коммунизм лучше всякой другой формы общежи*тия может обеспечить экономическую свободу — ясно из того, что он лучше, чем всякая другая форма производ*ства, может обеспечить каждому члену общества благо*состояние и даже удовлетворение потребностей роскоши, требуя взамен не более четырех или пяти часов работы в день, вместо того чтобы требовать от него десять или девять или хотя бы даже восемь часов в день. Дать каж*дому досуг в течение десяти или одиннадцати часов из тех шестнадцати часов в сутки, которые представляют нишу сознательную жизнь (около восьми часов надо по*ложить на сон), — уже значит расширить свободу лично*сти настолько, что такого расширения человечество до*бивается как идеала, вот уже сколько тысяч лет. Рань*ше это было невозможно, так что всякое стремление к комфорту, богатству и прогрессу должно было быть исключено из коммунистического общества. Но в настоя*щее время, при наших могучих способах машинного про*изводства, это вполне возможно. В коммунистическом обществе человек легко сможет иметь каждый день пол*ных десять часов досуга и вместе с тем пользоваться благосостоянием. А такой досуг уже представляет осво*бождение от одной из самых тяжелых форм рабства, су*ществующих теперь в буржуазном строе. Досуг сам по себе составляет громадное расширение личной свободы.
Затем, признать всех людей равными и отречься от управления человека человеком опять-таки представля*ет расширение свободы личности; причем мы не зна*ем никакой другой формы общежития, при которой это увеличение личной свободы могло бы быть достигнуто в той же мере, даже в мечтах. Но достичь этого возмож*но будет лишь тогда, когда первый шаг будет сделан: когда каждому члену общества будет обеспечено сущест*вование и когда никто не будет вынужден продавать свою силу и свой ум тому, кто соблаговолит воспользо*ваться этой силой ради собственной наживы.
Наконец, признать, как это делают коммунисты, что первое основание всякого дальнейшего развития и прог*ресса общества есть разнообразие занятий, опять-таки представляет расширение свободы личности. Если мы так организуем общество, что каждый его член будет со*вершенно свободен и сможет отдаваться в часы досуга всему, чему ему вздумается в области науки, искусства, творчества, общественной деятельности и изобретения; и если в самые часы работы будет возможно работать в разнообразных отраслях производства, воспитание бу*дет ведено сообразно этой цели — в коммунистическом же обществе это вполне возможно, — то этим достигнется еще большее увеличение свободы, так как перед каж*дым из нас широко раскроется возможность расширить свои личные способности во всех направлениях*. Об*ласти, прежде недоступные, как наука, художество, творчество, изобретения и так далее, откроются для каждого.
* Смотри мою работу «Поля, фабрики и мастерские».
В какой мере личная свобода осуществится в каждой общине или в каждом союзе общин, будет зависеть иск*лючительно от основных воззрений, которые возьмут верх при основании общин. Так, например, мы знаем од*ну религиозную общину, в которой человеку возбраня*лось даже выражать свое внутреннее состояние. Если он чувствовал себя несчастным и горе выражалось на его лице, к нему немедленно подходил один из «братьев» и говорил: «Тебе грустно, брат? А ты все-таки сострой веселое лицо: иначе огорчительно подействуешь на дру*гих братьев и сестер». И мы знаем также одну англий*скую общину, состоявшую из семи человек, в которой один из членов — Кочкаревы водятся между социа*листами — требовал назначения председателя («с пра*вом бранить») и четырех комитетов: садоводства продовольствия, домашнего хозяйства и вывоза, с абсо*лютными правами для председателя каждого из ко*митетов.
Есть, конечно, общины, которые были основаны или были переполнены впоследствии такими «преступными фанатиками власти» (особый тип, рекомендуемый ученикам доктора Ломброзо); и немало общин было основано фанатиками «поглощения личности обществом». Но такие коммуны произвел не коммунизм. Их породил» церковное христианство (глубоко начальническое в своих основных началах) и римское право, то есть государство и его учения. Таково государственное воспитание людей, привыкших думать, что никакое общество не может существовать без судьи и ликторов, вооруженных розгами и секирою, и эта идея останется постоянной угрозою и помехою коммунизму, пока люди не отделаются от нее. Но основное начало коммунизма — вовсе не на*чальство, а то простое утверждение, что для общества выгоднее и лучше овладеть всем, что нужно для произ*водства и жизни сообща, не высчитывая, что каждый из нас произвел и потребил. Это основное понятие ведет к освобождению, к свободе, а не к порабощению.
Мы можем, таким образом, высказать следующие заключения: до сих пор попытки коммунизма кончались неудачею, потому что
они имели исходною точкою религиозный восторг, тогда как в общине следовало просто видеть способ эко*номического производства и потребления;
они отчуждались от общества, его жизни и его борьбы;
они были пропитаны духом начальствования;
они оставались одиночными, вместо того чтобы соеди*ниться в союзы: общины были слишком малы;
они требовали от своих членов такого количества труда, которое не оставляло им никакого досуга, и стремились всецело поглотить их;
они были основаны как сколки с патриархальной и подчиненной семьи, тогда как им следовало, наоборот, поставить себе целью наивозможно полное освобождение личности.
Коммунизм — учреждение хозяйственное; и как тако*вое он отнюдь не предрешает, какая доля свободы будет предоставлена в общине личности, почину личности и от*пору, который встретит в отдельных личностях стремле*ние к утверждению навеки однажды установленных обы*чаев Коммунизм может стать подначальным, и в таком случае община неизбежно гибнет; и он может быть вольным и привести в таком случае, как это случилось даже при неполном коммунизме в городах двенадцатого века, к зарождению новой цивилизации, полной сил и обновившей тогда Европу.
Из этих двух форм коммунизма — вольного и подна*чального — только тот и будет устойчивым и будет иметь задатки прогресса в жизни, который, принимая во вни*мание стесненность теперешней жизни, сделает все что возможно, чтобы расширить свободу личности во всех возможных направлениях.
В этом последнем случае свобода личности, увеличен*ная приобретенным ею досугом, а также возможностью обеспечить себе благосостояние и вольным трудом при меньшем числе рабочих часов, так же мало пострадает от коммунизма, как и от проводимого теперь в городах газа и воды, от продуктов, посылаемых на дом больши*ми магазинами, от современной гостиницы или от того, что мы теперь в часы работы вынуждены вести ее сооб*ща с тысячами других людей.
Имея анархию как цель и как средство, коммунизм станет возможен, тогда как без этой цели и средства он должен обратиться в закрепощение личности и, следова*тельно, привести к неудаче.
К появлению элит и классовому обществу ведет не коллективизм, а возникновение и развитие частной собственности. Поэтому, если чуть-чуть подумать, то окажется, что "виноват" во всем не коллективизм, а индивидуализм.
Логика вдохновителей продотрядов и организаторов комитетов бедноты! В частной собственности нет ничего антианархического, не путать с излишками добытыми нечестным способом.
Кропоткин стоял у истоков социологии, как и Фрейд у истоков психологии, и оба они, при этом, исходили из ошибочных предпосылок. Ничего страшного, наука развивается, идеи меняются.
Но после 150 лет исторического опыта и невероятного развития наук, продолжать ссылаться на посылки 19-го века, которые, кстати, так сходны с ленинскими потугами в «Государстве и революции», более чем странно. Мир изменился, и наше знание о нём – тем более.
Хм, а из каких ложных предпосылок исходил Кропоткин? Что же до Фрейда - я ошибаюсь, или его до сих пор цитируют, хотя психология и ушла далеко вперёд? Почему же Кропоткина нельзя?
Утопизм Кропоткина очевиден. Но даже если гипотетически предположить рекламируемое им свободное развитие личности в рамках безгосударственного коммунизма, то вопрос поиска и смены подходящей "коммуны/коммун" будет решаться свободной личностью в паритетном и взаимовыгодном (индивидуальном) порядке.
Последний раз редактировалось ВолчарА; 18.09.2013 в 19:33.
Хм, а из каких ложных предпосылок исходил Кропоткин? Что же до Фрейда - я ошибаюсь, или его до сих пор цитируют, хотя психология и ушла далеко вперёд? Почему же Кропоткина нельзя?
Кто сказал нельзя?
В общих чертах.
Кропоткин исходил из предпосылки, вполне в духе его времени, и немного напоминающей Руссо, что развитие и взаимоотношение обществ можно экстраполировать линейно, от одного к другому, от примитивного к современному. Отсюда отсылка к коммунам 12 века, которые, кстати, до сих пор преспокойно существуют на Сардинии, и, кажется, в стране Басков, и уверенность, что если убрать из общества всё наносное и лишние, то можно вернуться к идеалу прошлого. Со временем оказалось, что общества не идентичны и не связаны, как убедились первые советские диссиденты, оказавшись на западе. Вместо другого СССР, но только со свободой и колбасой, они оказались на другой планете. Оказалось, что идеал прошлого был полон насилия. Но это понимание последних 30 лет, так что Кропоткин исходил из имеющихся у него данных.
Также, отчасти справедливое для средины 19 века, видение рабочего класса как пролетариата. В действительности к 20 веку, пролетариатом, по сути, остались лишь батраки аграрных стран, вроде России и Китая. (делайте выводы)
И, как и у других социальных преобразователей 19-20 веков, (я упомянул и Ленина) предполагалось, что все важные недоговоренности и дырки в логике непонятным образом решатся сами по себе в новом обществе. Поэтому, придя к власти, реформаторам приходится прибегать к насилию, так как новое общество, обычно, разочаровывает и ничего решать не хочет.
И Кропоткина, и Фрейда, конечно, цитируют, как и Парацельса, скажем, они все часть нашей истории и мыслей, но лечиться вы пойдёте, наверняка, к последователю более современного медицинского знания.
Индивидуализм и коллективизм
Линейный вид
