В новом году начинаю публиковать на форуме очерки юбилейного характера по истории анархизма на территории бывших Российской империи и СССР. Серию таких очерков начал больше года назад на своей страничке в Фейсбуке, - а почему сразу не копировал сюда, даже не знаю. Первая публикация уже не очень свежая, от 6 января. Более ранние - милости прошу в ФБ.
Сто лет со дня смерти Льва Платоновича Симиренко(1855-1920), российского и украинского селекционера, основателя нового направления в мировом плодовом сортоводстве, автора широко известного сорта яблок «Ренет Симиренко». Он известен во всем мире именно как «Отец яблок» (пользуюсь названием одной из песен БГ), – и почти забыт как революционер, сторонник безгосударственно-социалистических идей Бакунина, каковым был в молодости.
Симиренко родился 6 февраля 1855 года в селе Млиев Черкасского уезда Киевской губернии, в семье бывшего крепостного крестьянина, ставшего богатым и успешным заводчиком. Когда 18-летний Лев Платонович окончил гимназию и поступил на физико-математический факультет Киевского университета, отец подарил ему сахарный завод в селе Городище. Тогда же Симиренко стал революционером, тесно сотрудничая с бакунистами из «Киевской коммуны»: получал от них пропагандистскую литературу на русском и украинском языках и распространял ее среди рабочих-сахароваров и крестьян Городищенской волости. Городищенскому сахарному заводу вообще везло на владельцев: через 33 года сын его нового хозяина Георгий Пятаков тоже вел здесь пропаганду анархизма и, возможно, содействовал экспроприации кассы отцовского предприятия.
В августе 1874 Симиренко был привлечен к следствию по делу о пропаганде в империи по подозрению в принадлежности к революционному кружку. Для других подследственных дело закончилось судом по знаменитому «процессу 193-х». Против Симиренко достаточных улик не нашлось, он не был даже арестован, а в 1876 году дело против него вообще было прекращено. Но из Киевского университета пришлось уйти.
С 1877 Симиренко жил в Одессе и учился на естественном факультете Новороссийского университета. Здесь он поддерживал тесные связи с бакунистами из кружков «южных бунтарей» Владимиром Дебогорием-Мокриевичем и Яковом Стефановичем, с бунтарями-террористами Валерианом Осинским и Дмитрием Лизогубом, финансировал подпольную революционную деятельность. Заодно снова начал распространять запрещенную литературу на Городищенском заводе.
Летом 1879 учеба в университете была окончена и Симиренко поселился в Городище. Здесь его и арестовали в ноябре 1879-го, после обыска, доставившего в руки жандармов «компрометирующую переписку». По распоряжению киевского генерал-губернатора Симиренко «за сношения с главными членами киевского революционного сообщества и содействие им» был приговорен к административной ссылке в Сибирь. Зиму 1879-1880 он провел в Мценской пересыльной тюрьме, где подружился с Владимиром Короленко.
С сентября 1880 Симиренко отбывал ссылку в Красноярске. По воспоминаниям известного народовольца Бориса Оржиха, «в то время [Симиренко был] душа местной ссылки и самый серьезный и тактичный работник для революционного дела в ссылке. Он заведывал теплицами и садом одного богатого купца-домовладельца, что создавало ему независимое и прочное положение в городе». Кроме работы на «купца-домовладельца», Симиренко стал основателем Красноярского городского парка, сохранившегося до сих пор. Но главным его занятием стала работа в нелегальном «Красном Кресте Народной Воли», занимавшимся оказанием материальной помощи ссыльным и устройством их побегов.
В июле 1882 Симиренко участвовал в освобождении своего старого знакомого Дебогория-Мокриевича, после чего был арестован. При обыске в его комнате были найдены подробные списки политических ссыльных со статистическими и биографическими сведениями. Больше года Симиренко содержался в одиночной камере Красноярского тюремного замка, перенес тиф, и в конце концов был приговорен в октябре 1883 к ссылке в «более отдаленные места Сибири» на 3 года.
Новую ссылку Симиренко отбывал в Балаганске Иркутской губернии, где продолжал заниматься садоводством и цветоводством. Женился на ссыльной польской социалистке Альдоне Гласко-Гружевской.
Срок ссылки закончился в сентябре 1886 года. С этого времени Симиренко полностью прекратил участие в революционном движении, сосредоточившись на работе селекционера. Как бывший политический ссыльный он был ограничен в выборе места жительства вплоть до середины 1890-х, но, вероятно, это его не заботило: до конца жизни Симиренко жил то в Городище, то в родном Млиеве, где открыл садово-огородную опытную станцию и питомник, а затем и сельскохозяйственную школу. Со временем пришло признание: работы Симиренко получали золотые медали на различных всероссийских и международных выставках, сам он стал членом-корреспондентом Бельгийского общества садоводов и почетным членом Французского национального общества садоводства.
Во время Гражданской войны Симиренко оставался в Млиеве. При очередном приходе в Украину красных созданный им питомник был национализирован, но Симиренко при этом был назначен его директором и научным руководителем.
6 января 1920 года Симиренко был убит бандитами, напавшими на Млиев с целью грабежа.
Сто лет назад, где-то в начале января 1920 года, в Казани умерла Лидия Николаевна Коротнева-Закржевская (1863-1920), известная в годы Гражданской войны деятельница анархического движения, бывшая эсерка (рев. псевдоним «Бабушка»).
Лидия Николаевна родилась в семье елецкого уездного предводителя дворянства. Сведения о ее юности мне не известны. С 1899 Коротнева-Закржевская жила в Казани, входила в эсеровские кружки, а затем и в Партию социалистов-революционеров. Во время Революции 1905-1907 вела активную пропаганду, предположительно, состояла членом Казанского комитета ПСР. Арестована в 1906, около года провела в тюрьме, после чего сослана в Вологодскую губернию.
Ссылку отбывала в Вельске и Тотьме, здесь вышла из ПСР и стала анархисткой-коммунисткой по убеждениям. Скорее всего, это произошло около 1908-1909, под влиянием разоблачения провокации Евно Азефа и вызванного этим кризиса в эсеровской партии. К анархистам тогда перешло значительное количество эсеров, – достаточно назвать таких известных деятелей, как Всеволод Волин и Аполлон Карелин.
В 1913 Коротнева-Закржевская была освобождена из ссылки по амнистии, вернулась в Казань и, пользуясь старыми связями, довольно быстро организовала Казанскую группу анархистов-коммунистов. В группу входили рабочие Паратского сталелитейного завода и Алафузовской текстильной фабрики, студенты Казанского университета и учащиеся средних учебных заведений. Под руководством Коротневой-Закржевской группа вела пропаганду, участвовала в дискуссиях с казанскими социал-демократами, эсерами и толстовцами, одновременно оказывая им техническую помощь. К зиме 1913-1914 были установлены связи с единомышленниками в Петербурге, откуда в Казань доставлялась нелегальная анархическая литература.
В начале 1914 года активные участники Казанской группы были арестованы, Коротнева-Закржевская и еще четверо анархистов сосланы в Сибирь. Ссылку «Бабушка» отбывала в Енисейской губернии вплоть до марта 1917 года.
После Февральской революции Коротнева-Закржевская участвовала в создании Красноярской инициативной группы анархистов, как ее представительница вошла в исполком Красноярского Совета, но уже весной 1917-го вернулась в Казань. Вокруг «Бабушки» собрались некоторые ее товарищи по прежней подпольной работе, а вскоре воссозданная ею группа объединилась с группой рабочих-анархистов обувной фабрики «Поляр», положив начало Казанской федерации анархистов (КФА). Лидия Николаевна снова вела пропаганду среди рабочих и солдат, участвовала в создании рабочих клубов и кооперативов.
Во время Октябрьского восстания Коротнева-Закржевская сотрудничала с Казанским военно-революционным комитетом, но от участия в органах новой власти, конечно, отказалась, оставшись на скромной должности библиотекаря. Много времени и сил отдавала работе в клубе КФА, выступала с лекциями по анархизму. В отличие от соседних Самары и Нижнего Новгорода, крупным центром анархического движения Казань так и не стала, но КФА все же имела очень сильное влияние среди матросов волжских пароходств, а также на Пороховом заводе, Алафузовской фабрике и «Поляре».
В мае-июне 1918-го многие казанские анархисты ушли на фронт против чехословаков и комучевцев; окончательно деятельность КФА прекратилась в начале августа в связи с падением советской власти в Казани.
Осенью 1918-го «Бабушка» восстановила Казанскую группу анархистов-коммунистов, которая под ее руководством продолжала активную агитационно-пропагандистскую деятельность. Как и прежде, работала библиотекарем. Как относились она сама и ее товарищи к большевистскому режиму, имели ли отношение к деятельности анархистов подполья, – сведений не имеется. Но даже если анархисты Казани были лояльны к большевикам, – для чекистов это не имело значения. В конце ноября 1919-го из Москвы пришло распоряжение провести аресты всех известных Казанской губЧК анархистов.
56-летняя «Бабушка» была арестована около 28-29 ноября 1919-го по обвинению в контрреволюционной агитации. Зимой 1919-1920 в тюрьме губЧК начался тиф, от которого до весны скончалось множество арестантов. Заболела и Коротнева-Закржевская. В связи с состоянием здоровья постановлением Казанской губЧК от 3 января 1920 года она была освобождена до решения дела под подписку о невыезде.
Через несколько дней после освобождения Лидия Николаевна Коротнева-Закржевская умерла.
П.С. Наверное, они не хотят портить свою статистику, – но и царские, и советские, и современные российские тюремщики иногда отпускают политических заключенных – умирать. Начиналась эта практика еще во времена народников 1870-х. В дни когда умирала «Бабушка», был освобожден и умер еще один легендарный анархист, дважды смертник Лев Алешкер (отметьте, если интересно – напишу очерк и о нем). Прямо сейчас, в январе 2020-го, в Мордовии умирает политзэк Илья Романов, о котором благодаря давлению общественности тоже поднят вопрос об освобождении по состоянию здоровья…
Авторизованная биографическая справка для одного пока еще не реализованного проекта.
Старостин Василий Васильевич (1960-2019). Родился в Данилове Ярославской области 12 января 1960. Образование высшее, окончил Сибирский государственный университет физкультуры и спорта (1982). В детстве жил в Железногорске-Илимском Иркутской области, затем в Омске. По окончании учебы работал завучем в спортивной школе, директором подросткового клуба, тренером по боксу. Интерес к анархизму появился в средней школе, при изучении на уроках истории деятельности Первого Интернационала и участия в нем К. Маркса и М.А. Бакунина. Член Конфедерации анархо-синдикалистов (КАС) с 1990 года. Делегат Четвертого (Самара, май 1991), Пятого (Томск, май 1992) и Шестого (Москва, 1993) съездов КАС, региональных съездов организаций КАС в Сибири. Сотрудник и соредактор сибирских анархо-синдикалистских газет «Рабочий», «Синдикалист», корреспондент информационного центра рабочего и профсоюзного движения «КАС-КОР».
С 1992 – железнодорожный рабочий. Организатор и лидер Омской конфедерации труда (ОКТ). В условиях распада общероссийской организации КАС в первой половине 1990-х сибирские анархо-синдикалисты сумели сохранить свои структуры, а в начале 1995 образовали межрегиональный профсоюз Сибирская конфедерация труда (СКТ), одним из учредителей которого стал Старостин. С момента создания СКТ вела и ведет деятельность, основанную на традициях революционного синдикализма; как один из лидеров СКТ и председатель ОКТ Старостин принимал активное участие во множестве стачек, в движении против жилищно-коммунальной реформы и милицейско-полицейского произвола; в 2000 избран исполнительным секретарем СКТ. Одновременно вел антифашистскую, природозащитную и другую общественную деятельность. Одним из первых в России поднял тему прекаризации трудовых отношений.
В 2006 стал организатором «Союза отверженных», неформального движения выпускников детских домов, тогда же при СКТ был создан Комитет защиты прав выпускников детских домов; благодаря юридической помощи бывшим детдомовцам «Союзу бездомных» удалось добиться положительного решения судов о получении жилья (квартир) для более чем 500 человек. Участник Европейских социальных форумов во Флоренции, Париже и Афинах, в т.ч. их секций и семинаров по рабочему движению. Участник Российских социальных форумов в Москве, Новосибирске, Томске и Иркутске, на которых был координатором по тематике профсоюзов и рабочего движения. Подвергался давлению и преследованиям со стороны властей, в частности, в 2006 вместе с группой детдомовцев был снят с поезда при поездке на Социальный форум в Петербурге.
В последние годы жизни страдал тяжелым онкологическим заболеванием, перенес несколько хирургических операций, был признан инвалидом 2 группы. Несмотря на состояние здоровья, продолжал общественную деятельность до конца жизни, оставаясь убежденным анархистом-синдикалистом.
Сто лет со дня смерти Александра Никифоровича Дунаева (1850-1920), видного участника толстовского движения в России, – движения самобытного, плохо укладывающегося в строгие рамки классификаторов, но, несомненно, имевшего мощную антигосударственную, анархическую основу. Движения, очень неоднородного по своему составу, а также по степени вовлеченности в него и готовности следовать провозглашенным им принципам, – ярким примером чему может служить герой нашего сегодняшнего очерка. Но, думается, столетний юбилей является достаточным поводом, чтобы рассказать о полузабытых уже именах.
Дунаев родился в 1850 году в семье купца 1-й гильдии, владельца табачной фабрики. Участвовал в отцовском бизнесе, избирался гласным Московской городской думы, но – разорился вскоре после женитьбы. С помощью друзей в 1886 устроился на службу в Московский торговый банк, работал в его правлении. Материальное положение наладилось, однако Дунаев переживал тяжелый духовный кризис.
В 1887 году Дунаев познакомился с Толстым и, как писал один из последователей великого писателя, «жизнепонимание Льва Николаевича, которое он всецело разделял, дало ему нравственную опору в жизни». Дунаев стал единомышленником, близким помощником и личным другом Толстого. Он много сил и средств уделял благотворительности, во время голода 1891-1892 годов организовывал столовые для голодавших крестьян, ходатайствовал об освобождении арестованных толстовцев и отказников от воинской службы, навещал их в тюрьмах и оказывал материальную помощь, участвовал в создании первой в Москве вегетарианской столовой. В конце 1890-х сыграл важную роль в организации переселения нескольких тысяч закавказских духоборов в Канаду. Судя по всему, Дунаев имел также самое непосредственное отношение и к нелегальной издательско-пропагандистской деятельности толстовцев: во время одного из обысков, которым нередко подвергались активные участники толстовского движения, в доме Дунаева было обнаружено и изъято около четырех пудов запрещенных книг, брошюр и рукописей.
Судя по свидетельствам друзей и современников, Дунаев вовсе не был борцом, готовым на любые жертвы ради своих убеждений. Он «тяжело переживал какие бы то ни было правительственные репрессии и находил забвение в работах на огороде (…) который он обрабатывал собственноручно». Парадоксальным образом, ни репрессии, ни убеждения не мешали Дунаеву делать карьеру по службе, и к началу 1900-х годов он стал директором Московского торгового банка. Конечно, все это привело к утрате взаимопонимания с новым поколением последователей Толстого: они, как правило, были бОльшими ригористами, были больше ориентированы на активную деятельность. На старых толстовцев, «служивших в банках, на железных дорогах, как Дунаев, Буланже, Зонов и другие», для которых «толстовство было только религией, дававшей им смысл жизни», молодые смотрели с непониманием. А уж «толстовец – директор банка» воспринимался ими как некое недоразумение. Злые языки поговаривали даже, что Дунаев давно уже перестал разделять толстовские взгляды, и лишь в присутствии самого Льва Николаевича «практикует внешние проявления толстовства», например, вегетарианство.
А Дунаев оставался самим собой. Служил в банке, отдыхал за работой на своем огороде, поддерживал дружбу со старыми единомышленниками, включая Толстого. Даже стал заведовать финансовыми делами семьи Толстого. Лишь в «последние годы, когда Дунаев, съездив в Германию, стал очень восторгаться всем германским, Льва Николаевича раздражали его рассказы о превосходстве немцев и совершенстве германской культуры и техники, и он отдалился от него, и Дунаев стал реже бывать в Ясной Поляне».
Отдалился – но примчался в Ясную Поляну в ноябре 1910. Помогать в устройстве похорон своего друга и учителя.
В последние годы жизни Дунаев состоял действительным членом московского Толстовского общества. После Октябрьского переворота и национализации банков продолжал работать в бывшем Московском торговом банке, конечно, уже не директором. Пенсии от новой власти ему не полагалось, 69-летний старик должен был обеспечивать себя сам.
Умер Александр Дунаев в Москве 15 января 1920 года.
Обещанный очерк о «дважды смертнике» Льве Алешкере (1881 – 1920), столетие смерти которого приходится примерно на текущий месяц.
Лев Лейвикович Алешкер родился в Витебске 11 (23) июня 1881 в семье раввина. Сведения о его детстве и ранней юности очень скудны. Известно, что какое-то время он занимался публицистикой, сотрудничал в газете «Витебский листок». Вероятно, журналистом он стал за границей, уехав во Францию в конце 1890-х. В начале своего жизненного пути был очень религиозен, поскольку известно, что Алешкер намеревался пойти по стопам отца и стать раввином. Но за границей от этих планов отказался: познакомившись с революционным движением, Алешкер присоединился к анархистам-коммунистам. Принимал активное участие в анархическом движении Франции, получил в нем определенную известность. Был знаком с лидерами французских анархистов, в частности, вел переписку с Шарлем Малато, ветераном, заставшим еще Бакунина, и автором книги «Философия анархизма». Подготовил к изданию работу «Социалистические документы», вышедшую под псевдонимом «А. Даль» на французском и болгарском языках в 1904 и 1906 годах. Известно также, что в какой-то момент Алешкер собирался переехать в Испанию, – вероятно, по той причине, что испанский анархизм того времени носил более радикальный, боевой характер, чем французский.
С появлением в начале 1900-х российского анархического движения Алешкер начал оказывать ему содействие. Он был связан с женевской Группой русских анархистов за границей, в 1902-1903 участвовал в создании в Париже «Революционной библиотеки», а в июне 1904 – Издательской группы «Анархия», поставившей себе целью обеспечить зарождавшееся движение теоретической и пропагандистской литературой. С момента возникновения Издательской группы Алешкер попал в поле зрения российских властей: его имя появилось в розыскном списке Департамента полиции за июнь 1904 с отметкой «опасный анархист».
После событий 9 января 1905 года, вошедших в историю под названием «Кровавое воскресение», когда стало очевидно начало революции в России, парижские анархисты из Издательской группы «Анархия» начали возвращаться на родину, – в Вильно, Ригу, Белосток и т.д. Алешкер и его товарищ Василий Латин уже к февралю 1905 нелегально прибыли в Одессу и присоединились к Южно-русской группе анархистов-коммунистов (ЮРГАК).
Одесса к этому времени уже имела прочную репутацию второго в России центра анархического движения, – первое место оставалось за Белостоком. Незадолго до приезда Алешкера полиция арестовала большую группу членов ЮРГАК во главе со старым польским революционером Александром Шетлихом, и Алешкер сразу оказался в центре всей работы организации. Он вел пропаганду среди рабочих, выступал на митингах и сходках, работал в лаборатории по изготовлению бомб, содействовал стачкам, охватившим город весной 1905-го. Пропаганда имела блестящий успех: ЮРГАК быстро пополнялась новыми членами, в частности, к группе перешла значительная часть местных эсеров, включая всю партийную боевую дружину. В это же время Одесса сыграла важнейшую роль в становлении анархического движения во всем регионе, – под влиянием ЮРГАК группы анархистов появлялись все в новых и новых городах и селах Украины, а в апреле 1905-го одесские и киевские анархисты договорились начать совместный выпуск общероссийского печатного органа, газеты «Набат». Эти организационные дела требовали частых разъездов, и всю весну Алешкер, помимо работы в Одессе, совершал поездки в другие города. Вероятно, так его и выследили.
13 мая 1905 года Алешкер возвращался домой пароходом из Николаева, где накануне выступал на рабочем митинге. В одесском порту его уже ждали агенты Одесского охранного отделения. Арест произошел с боем: Алешкер стрелял в полицейских и ранил сыщика Федора Мазепова. Ровно через четыре месяца, 15 сентября 1905 года, Одесский военно-окружной суд приговорил его к смертной казни за принадлежность к анархистам-коммунистам, изготовление и хранение бомб и взрывчатых веществ, покушение на Мазепова. В российском анархическом движении 20-го века Алешкер стал первым смертником, но казнен он не был. Поскольку Мазепов остался жив, суд ходатайствовал о замене приговора на бессрочную каторгу. Окончательное решение должен был принять Сенат, который поначалу оставил приговор без изменений, но после выхода манифеста об амнистии от 21 октября 1905-го казнь была заменена на 15 лет каторги.
С 1906 Алешкер отбывал наказание в Акатуйской центральной каторжной тюрьме. С первых же дней он отказывался подчиняться тюремному режиму, участвовал во всех голодовках и других актах протестах.
20 августа 1907 года в ответ на насилие и оскорбление со стороны тюремного надзирателя Алешкер ударил его бутылкой по голове и нанес легкую рану. Возбудили новое дело, и дело это было нешуточное: лишенный всех прав арестант совершил нападение на охранника. В наказание Алешкер был переведен на время следствия в Горно-Зерентуйскую тюрьму. В конце 1908 или начале 1909 года военный суд приговорил его к смертной казни через повешение. Так Алешкер снова оказался в камере смертников.
После суда Алешкер написал письмо-завещание «На пороге смерти», в котором объяснял свой поступок и изложил свои взгляды на проблему революционного насилия. Он начал с того, что назвал себя последователем «позитивной стороны учения Толстого – пассивного сопротивления», категорически отвергнув террор и как орудие мести, и как средство борьбы за реализацию анархического идеала: террор в понимании Алешкера является не более чем «средством самозащиты и предотвращения насилия» со стороны власти. Кажется, этот удивительный человек стал первым и единственным в мире толстовцем-террористом. (Спустя много лет, в 1951 году, возникло дело «Толстовского контрреволюционного террористического центра», участники которого – выжившие после прежних неоднократных арестов старики-толстовцы – обвинялись в подготовке покушения на Сталина, – но дело это оставим на том, что заменяло сталинским следователям совесть). Впрочем, алешкеровское толстовство было деятельным, ориентированным на подготовку всенародной революции и создание безгосударственного коммунистического общества. Отрицая террор, в своем завещании он призывал к «постоянному и полному бойкоту» власти государства и капитала, к массовому прямому действию и реализации народных прав захватным образом.
Письмо Алешкера удалось передать на волю, и в 1909 году оно было опубликовано в парижском издании «Альманах. Сборник по истории анархического движения в России». Публикация сопровождалась некрологом. Это обстоятельство внесло изрядную путаницу в труды историков-анарховедов, которые много десятилетий считали, что Алешкер был казнен царским режимом. В действительности, при утверждении приговора казнь снова заменили на каторгу – теперь бессрочную.
Из Горного Зерентуя Алешкера перевели в Кутомарскую тюрьму. В августе 1912-го он участвовал в массовой двухнедельной голодовке арестантов. Участвовавший в тех событиях эсер-максималист Иосиф Жуковский-Жук вспоминал: «Особенно непоколебим был Алешкер. Маленький, тщедушный, чахоточный, этот человек обладал могучей душой и стальной непоколебимой волей. Выходец из духовной, еврейской среды, анархист-коммунист по убеждению, он на каторге не подчинялся никакому режиму принципиально. Его тюремная жизнь, это – сплошная борьба с тюремщиками. “Каждый шаг революционера должен быть борьбой”, страстно доказывал он, и в то же время он был противником самоубийств». Голодовка окончилась неудачно; спустя две недели после ее завершения Алешкер объявил новую голодовку, которую вел в одиночку более десяти дней. На седьмой день по приказу начальника тюрьмы Головкина он был жестоко избит надзирателями, а затем снова переведен в Горный Зерентуй. Уже в следующем году в связи с систематическим неподчинением режиму Алешкер был переведен «на исправление» в Рижскую центральную каторжную тюрьму, отличавшуюся особенно строгим режимом.
Из Рижского централа Алешкера освободила Февральская революция. Он поселился в Москве и возобновил активное участие в анархическом движении. Бывший террорист окончательно перешел на пацифистские позиции, став одним из главных деятелей и идеологов «мирного анархизма». Этим термином в 1917 – 1920-х называли себя те сторонники кропоткинского анархо-коммунизма, что принципиально отвергали всякое насилие. Как нетрудно заметить, «мирный анархизм» был максимально близок к классическому толстовству, отличаясь от последнего лишь своей внерелигиозностью. Сторонники этих двух идейных течений тесно сотрудничали друг с другом, нередко одновременно состояли и в анархических, и в толстовских формированиях, – как это было и с Алешкером: он принимал участие в деятельности и Всероссийской федерации анархистов-коммунистов (ВФАК), и Общества истинной свободы в память Л.Н. Толстого, выступал с лекциями в клубах анархистов и толстовцев, сотрудничал (под псевдонимом «Мирный анархист») в разных периодических изданиях. В декабре 1918-го Алешкер участвовал в 1-м Всероссийском съезде анархистов-коммунистов, а в следующем году издал книгу «Беседа о мирном анархизме».
К концу второго года советской власти московские анархисты, состоявшие в ВФАК, сохраняли к ней более чем лояльное отношение. Допустимой они считали исключительно идейную борьбу с большевистским режимом, критику его «отдельных недостатков» и терпеливое ожидание обещанной Лениным эволюции «диктатуры пролетариата» в сторону «отмирания государства». Алешкер, как «мирный анархист» и пацифист, тем более не мог принимать участия в вооруженной борьбе, которую к осени 1919-го начали анархисты подполья. Чекисты, однако, в такие тонкости не вдавались: в начале октября 1919-го они установили, что взрыв здания Московского комитета РКП(б) 25 сентября совершили анархисты, – и в поисках следов подполья начали аресты всех известных МЧК московских анархистов.
Алешкер был арестован 9 октября 1919-го, на второй день операции по ликвидации анархистов. В какой именно тюрьме он сидел – не установлено, но, по воспоминаниям товарищей, «сидел в невероятных условиях» и не раз подвергался избиениям. Освобожден он был примерно в начале января 1920 года, будучи уже смертельно больным.
Лев Лейвикович Алешкер скончался в Москве в самом начале 1920 года, через несколько дней после освобождения.
П.С. Информация для проекта «Последний адрес»: в 1919 году Алешкер проживал в Москве по адресу Сущевский тупик, дом 13, квартира 20.
Последний раз редактировалось Дубовик; 17.01.2020 в 13:07.
Около месяца назад рядом публикаций (но не моей) была отмечена столетняя годовщина депортации из США большой группы анархистов и социалистов российского происхождения. Сегодня – дата другого столетнего юбилея, связанного с этой группой. 19 января 1920 года 249 депортированных перешли финско-советскую границу в районе станции Белоостров под Петроградом.
Прибывших «американцев» встретила делегация во главе с секретарем Петроградского комитета РКП(б) Сергеем Зориным. Был проведен митинг, после которого все отправились в Петроград. И тут оказалось, что петроградские власти поспешили: из Москвы была получена телеграмма Совнаркома РСФСР, согласно которой разрешение на переход границы давалось только троим депортированным: имевшим на то время всемирную известность анархистам Александру Беркману, Эмме Голдман и Петру Бианки. Причина понятна: подавляющее большинство прибывших (180 человек) принадлежали к анархистам, которые и так уже заполнили «революционные» тюрьмы Советской России. Недолго думая, «американцев» арестовали – всех, кроме названной Совнаркомом троицы. Лишь в результате протестов Беркмана, Голдман и Бианки арестованные были вскоре освобождены.
На митинге в Белоострове Беркман говорил: «С сегодняшнего дня мы все едины (…) в святом деле революции, едины в ее защите, едины в нашей общей цели свободы и блага народа. Социалисты или анархисты – наши теоретические разногласия остаются позади. Сейчас мы все революционеры и плечом к плечу будем стоять вместе, чтобы бороться и работать во имя освободительной революции». Наивность этих утверждений стала понятна ему самому уже в ближайшие месяцы: никакого единства ни с кем большевики не хотели. Многие и многие «американцы», сохранившие верность своим убеждениям, уже с осени 1920 года начали свой крестный путь по тюрьмам и концлагерям.
В декабре 1921 года Беркман и Голдман были вынуждены уехать из России.
Петр Бианки вскоре вступил в РКП(б) и в дальнейшем работал в партийных и хозяйственных организациях, стараясь не вспоминать о былой принадлежности к анархистам. В марте 1930 его убили восставшие против сталинского «социализма» сибирские крестьяне.
Сергей Зорин, как положено настоящему большевику, был обвинен в целом букете разнообразных контрреволюционных преступлений и расстрелян в 1937.
= = = = = = = = = =
В тот же день 19 января 1920 года в Нью-Йорке вышел первый номер газеты «Американские известия» (1920-1924), «органа русских профессиональных и культурно-просветительных организаций Соединенных Штатов и Канады». Основанная как беспартийное издание Исполкома российского общеколониального съезда в Соединенных Штатах и Канаде, уже в июне 1920 газета фактически стала органом анархистов-синдикалистов. Выходила еженедельно и ежедневно тиражом 3 тысячи экземпляров. Главными редакторами были меньшевик И.Л. Дурмашкин (1920), анархисты К.Ф. Гордиенко (1920-1921) и М.И. Рубежанин (1921-1924). Типография и редакция газеты подвергались нападениям со стороны полиции и американских коммунистов. После выхода 506-го номера в конце 1924 «Американские известия» объединились с анархо-коммунистическим изданием «Волна», положив начало новой газете «Рассвет».
Девяносто лет со дня смерти Сергея Алексеевича Агафонова (1883-1930).
Сергей Агафонов (рев. псевдонимы «Стенька», «Сенька», «Мартовский») родился в Арзамасе Нижегородской губернии. В молодости работал помощником лесничего в Нижегородской губернии. Уже в это время вступил в ПСР, в 1901 году. В 1905 был призван на воинскую службу, которую проходил в Москве во 2-м гренадерском Рязанском полку. Участвовал в солдатским восстании 2-4 декабря 1905, ставшем прологом Декабрьскому вооруженному восстанию в Москве. При его подавлении был арестован, в апреле 1906 приговорен к бессрочной каторге.
По пути в сибирские каторжные тюрьмы Агафонов бежал и с этого времени находился на нелегальном положении. Около года он работал в военных организациях эсеров и эсеров-максималистов в Москве и Твери, а к весне 1907 оказался в Севастополе, где был инструктором боевой дружины при Севастопольском комитете ПСР.
В марте 1907 года севастопольские боевики заявили о разрыве с ПСР и присоединении к анархистам-коммунистам, образовав Севастопольскую революционную боевую дружину «Свобода внутри нас» (СБРД). Ее руководителями стали известный позже «неонигилист» Андрей Андреев (1882-1962), фермер Карл Штальберг (ок. 1866 – 1908), которого наверняка помнят все, кто читал савинковские «Воспоминания террориста», и Сергей Агафонов, – самый «неизвестный» из этой троицы. В составе группы «Свобода внутри нас» Агафонов руководил лабораторией по изготовлению бомб, готовил боевые акты, в т.ч. самый известный акт севастопольских анархистов – вооруженное освобождение двадцати одного политзаключенного Севастопольской тюрьмы, совершенное в ночь на 15 июня 1907 года.
Агафонов был арестован уже в июле 1907 года при ликвидации лаборатории. Группа «Свобода внутри нас» продолжала активную деятельность в Крыму и Киеве до февраля 1908, но в конце концов все ее члены также были арестованы либо погибли. Процесс по делу «Свободы внутри нас» прошел в военном суде в Севастополе 11-12.12.1908, Агафонов был приговорен к бессрочной каторге. Наказание отбывал в тюрьмах Севастополя, Самары и Николаева вплоть до Февральской революции.
Сведения об Агафонове после 1917 года очень скудны. Он состоял членом Всесоюзного общества политкаторжан и ссыльнопоселенцев, в начале 1920-х жил в Москве, а к концу 1920-х – в Хабаровске, где работал заведующим лесным отделом Дальлесхоза и лесторга.
9 мая 1929 года Агафонов был арестован Экономическим отделом ОГПУ по обвинению в шпионаже в пользу Японии. Подробности дела лично мне остаются не известными. Следствие шло около восьми месяцев, Агафонов был приговорен к расстрелу и казнен в Хабаровске 24 января 1930 года.
«Большевики - злейшие враги революции»: харьковские чекисты против анархистов.
С разгромом Деникина и приходом Красной армии зимой 1919-1920 гг. в Украине была восстановлена власть большевистской партии. Руководство РКП(б) и КП(б)У извлекло уроки из опыта предыдущего года и, как говорилось в приказе Реввоенсовета Республики от 11 декабря 1919 г., приняло «ряд мер, которые исключили бы возможность повторения тех явлений, которые погубили Советскую Украину в прошлый раз». Эти меры сводились к ликвидации «партизанщины», прежде всего Махновщины, и полному разоружению сельского населения. Из претензии на обладание «единственно верным учением» логично следовал отказ большевиков от любого диалога с обществом или хотя бы с теми рабоче-крестьянскими массами, от имени которых они правили. Обеспечить устойчивость такому режиму можно было лишь подавлением и уничтожением любой оппозиции, прежде всего – располагающей вооруженной силой.
К концу января 1920 года могло показаться, что задача, сформулированная в приказе РВСР, выполнена. Разоружение и расформирование повстанческих отрядов было завершено, причем обошлось без серьезных инцидентов. Махновская Революционно-повстанческая армия Украины (РПАУ), главная угроза большевикам на Левобережье, прекратила существование. Екатеринославщина, Северная Таврия и Донбасс были заполнены красноармейскими частями, систематически проводившими обыски и операции по изъятию оружия. Правда, сам Махно и многие из его ближайших товарищей смогли скрыться и избежать «сурового пролетарского возмездия», но их поимка могла считаться делом ближайшего времени.
Пришло время обратить внимание на город. На легализовавшиеся после ухода белых организации социалистов и анархистов. Первый удар был нанесен по анархистам, тесно связанным с махновским повстанчеством, достаточно многочисленным и пользовавшимся заметным влиянием в промышленных центрах Украины, включая ее советскую столицу Харьков.
Со времени создания Конфедерации анархических организаций Украины «Набат» (КАУ) Харьков был одним из главных центров ее деятельности. Во времена «первой» советской власти (январь-июнь 1919 г.) харьковские «набатовцы» имели свои клубы и издательство «Вольное братство», выпускали газету «Харьковский набат» и серию книг «Научно-анархическая библиотека»; их оплотом являлся Харьковский паровозостроительный завод. С приходом деникинцев анархисты ушли в подполье и, действуя в тесной связи с большевиками и левыми эсерами, вели пропагандистскую и боевую деятельность против белых.
Харьковская федерация анархистов «Набат» вышла из подполья 12 декабря 1919 года, с возвращением красных. Вскоре был открыт анархический клуб, воссозданы издательство и книжный магазин «Вольное братство»; клубом заведовал один из старейших в Украине анархистов Ефим Ярчук, издательством – 25-летний Семен (Сеня) Флешин. Выпуском брошюры «Как надо устроить крестьянское хозяйство и как нам следует устроить вольную жизнь» «набатовцы» начали новую пропагандистскую кампанию. Ее результаты сказались уже в январе 1920-го, когда к анархистам перешли группа харьковских эсеров-максималистов и остатки разогнанного чекистами Главного украинского комитета революционных коммунистов.
Возобновление анархической деятельности сразу встретило противодействие со стороны советских властей. В организацию были внедрены чекистские агенты. В декабре 1919-го КАУ было отказано в выпуске печатного органа. В вопросе о печати многое зависело от местной ситуации. Например, в соседнем Екатеринославе анархистам дали разрешение на издание одного номера газеты «Екатеринославский набат», чтобы «удержать их от ухода в подполье». В Харькове сложилось по-другому. В ближайшее время начались и первые аресты анархистов Харькова, в частности, 10 января был задержан Сеня Флешин. Но никакие обвинения ему не предъявлялись, и через девять дней, после угрозы начать голодовку, он был освобожден. Пока преследования носили эпизодический характер. Для серьезных гонений на такую известную и влиятельную революционную организацию, как КАУ, требовался серьезный же повод.
В качестве повода было выбрано обвинение в причастности анархистов к уголовному бандитизму. Как в Москве в апреле 1918 года. Расчет был прост: Харьков действительно страдал от множества налетчиков, за анархистами с царских времен закрепилась репутация «экспроприаторов», – значит, возложить на них всю ответственность за преступность будет легко. Как писал видный чекистский работник Семен Дукельский: «После возвращения Советской власти на Украину, Харьков представлял собой очаг бандитского разгула. Экспроприации советских учреждений и продовольственных складов, налеты с убийствами на частные квартиры и терроризирование мирного населения носили эпидемический характер, нарушая всякую возможность осуществления советского строительства. Если верховное руководство и организация повстанческих комитетов и бандитских шаек в украинских селах осуществлялась Петлюрой и его сподвижниками, украинскими социалистами-революционерами, то роль руководителей городского бандитизма взяла на себя другая “революционная” партия – анархисты».
Операция началась 30 января 1920 года. По словам Дукельского, «первыми были арестованы Давид Коган, Аким, Ян, Карл Капостин, Самуил и Садовский, у которых было отобрано огромное количество винтовок, револьверов и бомб». Через несколько часов в одном из домов по Военной улице были задержаны участники «собрания анархо-бандитов», оказавшие чекистам вооруженное сопротивление. В перестрелке были убиты Николай Масальский и Иван Креницкий, сумел скрыться Андрей Португалец, остальные 16 человек были арестованы. Среди них оказались активные участники харьковского «набатовского» подполья времен деникинщины Виктор Удалой, Анатолий Аверьянов, Степан Бондаренко и другие. Неожиданно среди арестованных обнаружился начальник караула Народного банка Константин Рыковский, а при его обыске нашелся план помещения банка. Из этого был сделан логичный вывод, что анархисты и Рыковский обсуждали план крупного ограбления.
В последующие дни аресты продолжались. Уже утром 31 января был взят Андрей Португалец, зачем-то вернувшийся в свою квартиру, и боевик Яков Сухорукий. В первых числах февраля арестованы Анатолий Горелик, бывший секретарь Харьковского «Набата» Иван Карташов, известные «неонигилисты», как они себя называли, супруги Андрей Андреев и Зора Гандлевская, лидеры группы анархистов на Паровозостроительном заводе братья Григорий и Федор Цесники и многие другие «набатовские» активисты.
В некоторых случаях попытки задержаний приводили к настоящим сражениям с чекистами. Так, бывший махновский командир и участник Московской организации анархистов подполья Даниил Бондаренко и его товарищ, некий Дурно, при аресте в конспиративной квартире на Новониколаевской улице бросили несколько бомб, затем выбили оконную раму и прорвались из окружения; их снова обнаружили и арестовали через два дня. При ликвидации «крупной шайки Шурки Ростовского» ее глава, «войдя в квартиру и увидев засаду, открыл стрельбу по ней, тяжело ранил одного из сотрудников цупчрезкома и успел скрыться через проходной двор». Боевик Петр Гринкевич, «явившийся на предполагавшееся собрание шайки на Кузинском мосту, погиб от разорвавшейся в его руках бомбы, которую он намеревался бросить в разведку цупчрезкома».
В целом операция против харьковских анархистов далась чекистам дорогой ценой и растянулась во времени. Повторить московский сценарий 1918 года, когда для ликвидации анархических организаций хватило нескольких часов, не удалось. Но гораздо важнее было другое. Собранного при арестах и обысках материала оказалось недостаточно для обвинения анархистов в преступной деятельности. Удалось установить лишь один факт: вооруженное ограбление союза кооперативов «Поюр» 29 декабря 1919 года действительно совершила группа анархистов во главе с Виктором Удалым, Даниилом Бондаренко и убитым Масальским. Имелись основания полагать что эта же экспроприаторская группа готовила налеты на Народный банк и управление Северо-донецких железных дорог. Возможно, еще одной жертвой боевого крыла «набатовцев» должен был стать видный большевистский деятель Павел Кин. По словам Дукельского, «подготовлялось нападение на направлявшегося в Одессу председателя губревкома т. Кина, везшего с собой крупную сумму денег». Но это утверждение выглядит странно: ко времени начала операции против анархистов Одесса оставалась под контролем деникинцев, а отправка Кина в Одессу произошла уже после арестов харьковских боевиков.
Из-за отсутствия улик с середины февраля 1920-го чекисты начали выпускать арестованных. В числе первых добились освобождения Андреев и Гандлевская, объявившие сухую голодовку, за ними последовали Горелик, Цесники и другие анархисты. Возможно, несколько человек были приговорены к расстрелу. Во всяком случае, сведениями о дальнейшей судьбе Виктора Удалого, уличенного в организации ограбления кооператива «Поюр», мы не располагаем. Но вот загадка: Даниил Бондаренко, второй организатор того же «экса», вскоре оказался на свободе. Он вернулся в Махновское движение и с лета 1920-го командовал пехотным полком РПАУ в кампаниях против красных. Что касается «набатовской» организации в целом, – если целью репрессий конца января 1920 года был ее разгром, то операцию чекистов следует считать провалившейся. Организация не просто сохранилась, но предприняла шаги по своему укреплению: уже в феврале 1920-го в Харькове прошел нелегальный Второй съезд КАУ.
В последующие месяцы чекисты сменили тактику по отношению к анархистам, отказавшись от массовых арестов и «выдавливанию в подполье». Анархисты вроде бы имели возможность действовать легально, но в любой момент тот или иной активный «набатовец» мог оказаться за решеткой. Аресты проводились бессистемно, часто – без предъявления обвинений, почти всегда оканчивались освобождением через несколько дней, – и тем самым создавали в анархической среде атмосферу выматывающей нервозности. Об этом говорил секретарь КАУ Иосиф Готман, встретившийся летом 1920-го с приехавшим в Украину видным деятелем международного анархического движения Александром Беркманом: «Мы никогда не знаем, что [большевики] будут с нами делать. В один день они нас арестовывают и закрывают наш клуб и книжный магазин, в других случаях они нас не трогают. Мы никогда не чувствуем себя в безопасности, они держат нас под постоянным наблюдением. В этом они имеют огромное преимущество перед белыми; при последних мы могли работать в подполье, но коммунисты знают почти каждого из нас в лицо, потому что мы всегда стояли с ними плечом к плечу против контрреволюции».
В том же разговоре Готмана и Беркмана прозвучали сделанные украинскими анархистами выводы из наблюдений за политикой восстановленного в Украине большевистского режима: «Нет больше никакой надежды направить большевиков в революционное русло. Сегодня они являются злейшими врагами революции, гораздо более опасными, чем Деникины и Врангели. (…) В своем конкретном выражении сегодня большевизм – это система самого безжалостного деспотизма. Она организовала социалистическое рабство. Единственная надежда России теперь в насильственном свержении коммунистов новым восстанием народа».
Как известно, свергнуть «социалистическое рабство» не получилось. Но подпольную борьбу против него харьковские анархисты продолжали вплоть до середины 1930-х годов.
Очерки по истории анархизма
Линейный вид
