Цитата:
Сообщение от Черкас
лучше б Вы Украину 17-го века не трогали. Не в пользу России сравнение. Ее тогда "культурные империи" Московией величали и знаться с ней не хотели. А патриарх Никон пришел в ужас, увидев с высоты своего патриаршьего престола дикость и невежество московского духовенства. Чтобы подтянуть их культурный уровень он пригласил православных деятелей с Украины. В Москве их назвали "нехаями".
Военное искусство Москвы было на очень низком уровне. Толпой воевали.
Московская армия была разгромлена под стенами польского Смоленска армией Речи Посполитой. Там король Владислав наградил Богдана Хмельницкого дорогой саблей. А спустя 10 лет казаки разгромили в нескольких сражениях регулярную польскую армию и разогнали шляхетское ополчение. Полковник Золотаренко сразу после Переяславской Рады взял штурмом Смоленск и вернул его Москве.
Украина стала для России "окном" в Европу. Ее кузницей кадров.
Только с Украиной РОссия стала империей. До нее это была дикая полуазиатская страна с населением пребывающем в тотальном рабстве.
Иностранцы поражались, что даже бояре называли себя "холопами" царя.
В Зап. Европе даже крестьяне были лично свободными еще с 13-го века.
|
Здравствуйте, Черкас.
Про "тотальное рабство", это западники придумали, но с классовой точки зрения "благородных донов" Московия действительно была гораздо хуже Западной Европы.
А вот где было хуже в 17 веке с классовой точки зрения крестьянства, - в Московии или Речи Посполитой, - это вопрос дискуссионный. (Иван Солоневич, например, утверждал, что чёрному люду в Московии жилось намного свободнее.) По крайней мере живодёров типа Иеремии Вишневецкого я что-то в допетровской Московии не припомню. Да и другие "вольные шляхтичи" с простым людом обращались, как с быдлом.(Московские бояри могли им только позавидовать.)
А ещё 17 век, это век русских землепроходцев, в тяжелейших природных условиях северо-восточной Евразии совершавших отважные походы. (Про мыс Дежнёва слышали?)
Но мы и с 20 веком к одному мнению придти не можем, что нам о 17 веке спорить...
Кстати, свою первую заметку "для души" я "изобразил на клавишах" именно про 17 век.
Милости прошу ознакомиться.
СПОР С НАТАНОМ ЭЙДЕЛЬМАНОМ
Люблю читать книги и думать о прочитанном, «спорить» с авторами книг, «проверяя на прочность» свои суждения. Ценность «Революции сверху в России» (М. 1989г.) трудно преувеличить. Н. Я. Эйдельман авторитетный историк, изучавший Историю более сорока лет, кропотливый исследователь архивных материалов, профессиональный литератор, умеющий ясно изложить свои размышления. Мои познания в исторической науке гораздо скромнее, у меня нет друзей-историков, с которыми можно обсуждать сложные проблемы. Я – дилетант, Натан Яковлевич Эйдельман – специалист. Не сомневаюсь, что Он изучил все основные публикации наиболее выдающихся историков о Петре I, владеет огромным фактическим материалом, не вошедшим в книгу, искренен в своих убеждениях, и если Его аргументация неубедительна, а иногда некорректна, это нельзя объяснить отсутствием профессионализма. Там, где его аргументы слабы, отражаются недостатки мышления, присущие почти всем людям, и заурядным и талантливым.
«Западнику» Эйдельману нравится «западник» Петр I. Свою роль здесь сыграли прочитанные в детстве книги, кино… Субъективные факторы сформировали личное отношение к определенным людям и проблемам, и это личное отношение как бы «корректирует» воспоминания о прочитанных книгах и статьях, восприятие ранее неизвестных материалов. Натан Яковлевич неоднократно отсылает читателя к общеизвестным литературным произведениям, но его трактовка, подчас, мягко говоря, удивляет. (Может быть, это я ошибаюсь, а не Он, но ответов на свои вопросы, подтверждающих мою неправоту, не нахожу.) Многое из того, что считается общепринятым и бесспорным, принимается Эйдельманом «на веру», хотя серьезно никем не исследовалось… У меня совсем нет желания «разгромить» Н. Я. Эйдельмана. Совсем наоборот: автор «свой». Просто хочется понять, чего ни Он, ни Я, а может быть и никто из соотечественников, не знаем, не понимаем, хотя, вроде бы, и должны знать и понимать. Понимание ограниченности своих знаний приводит человека к смирению (адекватной самооценке) и терпимости к мнениям и недостаткам других людей.
НЯ: «В России в 1649 году Соборное уложение царя Алексея Михайловича окончательно оформило то самое крепостное право, которое нам столь знакомо по «Недорослю» и «Мертвым душам» по салтычихам, фамусовым, плюшкиным… В остальной Европе картина того времени была довольно пестрой, но историкам давно известно, что к западу от Эльбы, то есть в большинстве государств, крестьяне лично были относительно свободны: в Норвегии, например, крепостного права не было вообще, в других же краях, конечно, мужик платил и кланялся сеньору, но разве, скажем, можно представить Санчо Пансу рабом, продаваемым на аукционе? К востоку же от Эльбы, в Пруссии и Польше, крестьяне жили почти «по-российски», иногда даже хуже, но – до поры до времени: в 1780-х годах личная свобода дарована крестьянам Австрийской империи, в 1807-1813 годах – прусским»… (стр. 2
Натан Яковлевич путает. Крепостное право, оформленное Соборным уложением 1649 года не было «тем самым», что во второй половине восемнадцатого века (салтычихи и «Недоросль») или первой половине девятнадцатого века (фамусовы и «Мертвые души»). В допетровской России крепостных крестьян на аукционах никто не имел права продавать (как можно сделать вывод из реплики о Санче Пансе), и отрывать их от земли не имели права. Если творились произвол и беззаконие, так беззакония и к «западу от Эльбы» хватало. А «дичать» крепостное право официально стало в «европеизированной» России, и «столь знакомые» по литературе примеры дикого крепостничества относятся к «петровскому периоду», которого «хватило на 150 лет» (стр. 6 Маниловы и ноздревы, собакевичи и плюшкины – это потомки тех дворян, которым первый российский император «вколачивал новые, высокие понятия – о дворянской чести, службе отечеству, благородных правилах…» (стр. 58-59). Если крепостное право было отменено в России на 70 лет позже, чем в Австрии, на 50 лет позже, чем в Пруссии, то что здесь сыграло большую роль: Соборное уложение 1649 года или реформы Петра Великого? (Такой вопрос Натану Яковлевичу, при всех оговорках, не нужен.)
Но вернемся к семнадцатому веку: почему в России оформляется крепостное право, а к «западу от Эльбы» - нет. По Эйдельману основная причина в том, что на Западе гораздо выше «уровень товарности, буржуазности», (стр. 37 и т. д.) а в России слишком сильное государство, самодержавие: «оно во столько же раз было неограниченнее западных, во сколько российская буржуазность уступала европейской. Вот едва ли не формула самовластья!» Но почему самодержавное государство должно обязательно закрепощать крестьян? При этом сам же Эйдельман в другом месте признает: «Крупнейшим по европейским понятиям королевством была Речь Посполитая (Польша, Литва, Белоруссия, Украина), но там была, скорее не самодержавная монархия, а дворянская анархия.» Но в Речи Посполитой крепостное право было не лучше российского.
При всей своей эрудиции Натан Яковлевич в «буржуазности», географии и сельском хозяйстве разбирается, даже хуже, чем я.
В 1649 году Россия была огромной по площади страной с относительно малочисленным населением. Имелось много необрабатываемой, но пригодной для сельского хозяйства свободной земли, особенно на окраинах страны. Крестьянам было куда идти, и они уходили туда, где нет ни землевладельцев, ни государственных налогов. (А без налогов ни одно государство существовать не может.) На Западе земли на всех крестьян не хватает. «Ихнему» крестьянину бежать некуда. В Англии шестнадцатого века крестьян насильно сгоняют с земли, они «лишние». Вот эти безземельные крестьяне и становятся арендаторами и наемными рабочими. Так развивается «буржуазность». Народ эксплуатируется и на Западе, и в России. Но на Западе достаточно применять экономические методы эксплуатации, а в России этого недостаточно. Ни монголо-татарское иго, ни самодержавие в этом, не виноваты. Крепостное право ужасное и позорное явление, но в 1649 году, может быть, другого выхода у государства для сохранения страны и не было. А вот при Екатерине II и позднее, до конца «петровского периода», сохранение и «развитие» крепостного права, диктовалось, в первую очередь, требованиями дворянства, получившего от Петра Великого европейскую культуру.
Семнадцатый век. Англия, Голландия, Франция, Испания, Португалия имеют многочисленные заморские колонии. Для связи с колониями необходим флот. Один из самых доходных способов использования флота, это вывоз из Африки рабов. (В 16 – 18 веках из Африки вывезено от 50 до 100 миллионов (!) негров. (Большинство погибло во время перевозки.) Это тоже часть европейской «буржуазности», недоступной России в силу географического положения. Россия тоже колонизирует новые земли. Но это сухопутная колонизация. Флот стране для этого не нужен. Колонии играют огромную роль во внешней морской торговле европейских стран. В России по-другому. В этом отличие России от ряда европейских стран… Не буду что-либо утверждать категорически, но у меня вопросы: «Насколько для России было необходимо в эпоху петровских преобразований иметь на Балтике большой флот? Может быть создание флота происходило в ущерб более насущным потребностям страны и народа?» Все (!) наши великие и выдающиеся историки подобными вопросами не задавались. Хотя отмечалось, что в ближайшие лет 40 после смерти Петра флот приходил в упадок и вроде особо был не восстребован. Я не знаю ответа, а для многих и вопроса такого нет.
НЯ: «Российский царь имел куда больше власти над своими подданными, чем английский или французский. Людовику XI было куда труднее «просто так» расправиться с героями «Квентина Дорварда», а Людовику XIV – с «Тремя мушкетерами», нежели Ивану Грозному и Петру I со своими боярами и дворянами (князем Серебряным или «царским арапом»). (стр. 36) Жестокие, подозрительные, властные Иван III, Василий III, Иван Грозный. Но и «вселенский паук» Людовик XI ничуть не добрее – весьма щедр на казни, пытки; Генрих VIII Английский многими тираническими действиями и намерениями напоминает Ивана Грозного… (стр. 34) Прежде чем идти дальше, следует еще раз возразить тем, кто восклицает: «У нас Грозный – у них Варфоломеевская ночь, когда в ночь на 24 августа 1572 года было вырезано несколько тысяч человек. … Убийства в России, во Франции: текст сходный – контекст разный. Одно дело – закрепощение крестьян, истребление вольностей в стране, и без того задержавшейся в развитии на несколько веков вследствии исторического несчастья – монгольского ига; другое дело – резня, пусть и страшная резня (впрочем, являвшаяся элементом гражданской войны), рядом с вольными городами, судами, университетами.» (стр. 45)
Насколько корректно сравнивает Эйдельман Россию 15 – 17 веков и Западную Европу?
Жестокими и подозрительным были многие государственные лидеры. Но при Иване III и Василии III был по европейским меркам рассвет страны. (Это отмечал, например, С. Герберштейн, посол Австрии в России во времена Василия III) При Иване Грозном – разорение. Эйдельман уделяет заметное место мрачной роли Ивана Грозного в истории России. Почему же он так легко сближает личность внука с дедом и отцом? А вот Генрих VIII, не просто напоминает Ивана Грозного: многие считают его более жестоким тираном. Почему бы не возразить тем, кто восклицает: у нас Грозный, у них - Генрих VIII? Труднее ли было Генриху VIII «просто так» расправлятся с теми, кто ему не нравился, нежели Ивану Грозному? Английские традиции «свободолюбия» Генриху VIII мешали или нет? То, что я читал о Генрихе VIII, приводит к мысли, что в Англии было хуже, чем в России. Серьезного сравнения этих двух тиранов я не встречал, хотя для понимания специфики российского самовластья это необходимо. (Честно говоря этим вопросом лично мне заниматься и не хочется.)
Людовика XI в период «Квентина Дорварда» с нашими тиранами сравнивать нельзя: там шла междоусобная война между ним и Карлом Смелым, а это другая историческая ситуация. После гибели Карла «свобода действий» Людовика XI резко возросла. Людовика XI можно сравнить с Василием II: время одно и условия сходные - междоусобная война. Кому из них труднее было «просто так» расправляться с неугодными? Что общего и какие различия здесь проявлялись между Францией и Россией? Никто не сравнивал.
По поводу Варфоломеевской ночи Натан Яковлевич просто лукавит: «Элемент гражданской войны». Если быть последовательным, то логично сравнить тиранию Ивана Грозного со всей гражданской войной во Франции 1562 – 1594 годов. Война эта шла не «рядом с вольными городами, судами, университетами», а с активным участием этих вольных городов и университетов. Тридцать лет католики резали гугенотов, а гугеноты католиков, не взирая на существование свободных судов. В русской истории аналогов этому нет. Какая страна подверглась большему разорению во второй половине шестнадцатого века: Россия в результате тирании Ивана Грозного или Франция в результате религиозной войны, раздуваемой вольными городами и университетами? Я не знаю, Эйдельман не задумывался. Размышляя о России, Он задумывается: «Цена случившегося, огромность человеческих жертв (нашествия, эпидемии, казни), а также принесенное в жертву единовластию, деспотизму чувство свободы и достоинства миллионов людей.» (стр. 44) А какова цена европейской товарности и буржуазности? Сколько в Европе было войн, эпидемий и казней? Кто больше «заплатил»: Россия или Европа? Эйдельман сравнивает реальные пороки российского прошлого с идеализированной «лакированной» схемой «западной буржуазности». Меня это ни в чем не убеждает. Можно сделать ведь и обратное. Еще В. С. Соловьев, например, заметил, что наши славянофилы в 19-м веке сравнивали реальные пороки Запада с идеализированной допетровской Русью. Но если историки такого уровня, как Н. Я. Эйдельман, допускают подобные ошибки, то что можно ждать от дилетантов?
НЭ: «Русская православная церковь была, несомненно, менее самостоятельна, чем католическая на Западе; начиная с XVI века, она все больше и больше попадала в подчинение царской власти и потому не была столь сильным идеологическим конкурентом правительства» (стр. 60)
Протестантскую церковь Эйдельман благоразумно не упоминает, хотя именно в первой половине XVI века на Западе короли Англии, Дании и Швеции «отменили» католицизм. (Первым Генрих VIII официально провозгласил главой государственной церкви в Англии себя любимого.) Позднее в немецких государствах борьба католиков с лютеранами окончилась мудрым миром по принципу: «Чья власть, того и вера». До Петра I церковь в России была более сильным «идеологическим конкурентом правительства», чем в Англии, Дании, Швеции и большинстве немецких государств. Петр I «преобразовал» церковь по «лютеранским образцам». Концепции Эйдельмана это мешает, и лютеранства с англиканством он искренне не замечает.
После такого сравнения допетровской России с Западом историк делает вывод: «Отставание могло стать роковым. (стр. 45) …при Петре решался коренной вопрос – оставаться ли в XVII веке с «азиатскими формами» экономики, правления и культуры или пробить окно в Европу?» (стр. 7 Но что значит «или»?
Не смотря на пробитое окно в Европу форма правления при Петре I и его ближайших преемниках была «азиатской» в худшем смысле этого слова. (Эйдельман сам об этом красноречиво свидетельствует.)
А культура у каждого народа своя. Перенимать достижения других культур, конечно, нужно. В XVII веке в России это понимали и до Петра I. Элементы европейской культуры приходят в Россию при царе Алексее Михайловиче, отце Софьи и Петра. «Западниками» были А. Л. Ордин-Нащокин и А. С. Матвеев (ближайшие придворные Алексея Михайловича), царевна Софья и её фаворит В. В. Голицын. При правлении Софьи основано первое высшее учебное заведение в Москве - Славяно-греко-латинская академия. Петр I победил Софью в борьбе за власть при поддержке патриарха и Боярской думы, а не друзей с Кукуя. Стрелецкие бунты особой поддержки «в верхах» не находили. «Коренной вопрос», возможно, следует сформулировать по-другому: перенимать из западной культуры все без разбора, революционным путем, или постепенно, приспосабливая чужие достижения к своим условиям?
С экономикой еще более спорно. Основу российской экономики и до и после Петра I составляло сельское хозяйство. Но даже самые восторженные почитатели императора не смогут отрицать, что сельское хозяйство в результате петровских реформ было разорено. А промышленность того времени в Европе, как и в Азии, основывалась на ручном труде. Научно-технический прогресс промышленность почти не затрагивал. Коренные изменения в Европе произошли после петровских реформ в России: промышленный переворот начинается в Англии в середине и второй половине 18-ого века. (Об этом можно прочитать и в советских школьных учебниках, и в книгах западных экономистов и историков.) Но Екатерина II и её приближенные необходимости в экономических преобразованиях не видят, из-за внешней схожести России и Европы; допетровские времена Алексея Михайловича и царевны Софьи на этом фоне выглядят более привлекательно.
И последний штрих по поводу «экономики, правления и культуры»: «Городничий в гоголевском «Ревизоре» ещё через сто лет после Петра будет купцам бороды рвать.» (стр. 57) Натан Яковлевич, похоже, не сомневается, что до Петра было то же самое, если не хуже. Может быть, и хуже, но я, рядовой читатель, в этом не уверен. Я не знаю, как жили купцы в 17-ом веке до Петра. Эйдельман об этом ничего конкретного не говорит. Но значительная часть купечества петровскими реформами была разорена. (Немногие обогатились, перешли в дворянство.) У лермонтовского Степана Калашникова, жившего при опричнине, за сто с лишним лет до Петра, чувство личного достоинства намного выше, чем у «ревизоровских» купцов. Окончательных выводов на этом основании делать нельзя, но задуматься есть о чем.
Иногда Натан Яковлевич заставляет усомниться в своей правоте одним словом: «один или несколько молодцов с «азиатскими правилами» способны обмануть, превзойти соответствующее число «европейцев»; однако несколько сотен или тысяч людей чести («д Артаньянов») всё же преуспеют в больших делах сильнее, чем соответствующее число деспотических исполнителей. Свобода и честь выгодны…» (стр. 59)
«Д Артаньяны» ценят свою свободу и честь, добиваются для себя славы, власти и богатства. Отстаивают свои интересы. Это честолюбцы. «Большие дела» являются для них «средством», а не «целью». От малого количества таких людей в определенных условиях может быть польза. Несколько тысяч «д Артаньянов» перегрызутся. Для больших дел, как и для малых, нужнее люди долга и ответственности. Замечательно, если свобода и честь сочетается с долгом и ответственностью. Но так бывает далеко не всегда. (Особенно у «д Артаньянов».) А честь, долг и ответственность могут быть развиты в обществах с «азиатскими формами» правления, «несвободных» по европейским канонам.
Рассматривая взгляды Л. Н. Гумилева Эйдельман восклицает: «Не верю, что такой эрудит, как Гумилев, не знает фактов, которыми его легко оспорить; увлеченный своей теорией, он впадает в крайность и не замечает, к примеру, что…» (стр. 32) Можно смело заменить фамилию «Гумилёв» на «Эйдельман» и продолжить фразу. Наверное, в эту фразу можно подставить и мою фамилии. (Эрудиции у меня, конечно, поменьше, а остальное бывает.)
Гумилёва и Эйдельмана, людей умных, мыслящих, доводы их оппонентов не переубедили. Наверное, главное не доводы, обращенные к разуму, а что-то другое. Кого-то в чём-то переубеждать чаще всего бесполезно. Но можно стараться самому не впадать в крайности. Чужие ошибки легче находить, чем свои. Поэтому всегда нужно задавать себе вопрос: «Может быть и я также ошибаюсь?» В данном случае я должен ответить утвердительно. Поэтому разрабатывать собственные теории я не собираюсь.
Скорее всего в формировании мировоззрения и разработке гуманитарных теорий разум и логика играют второстепенную роль. Важнее личный жизненный опыт.
Отец Н. Эйдельмана, был репрессирован при Сталине, дожил до реабилитации, по-видимому был коммунистом. Сам Натан находился под следствием и потерял работу уже при Хрущеве, а 9 его товарищей получили срока за обмен мнениями, квалифицированными, как «югославский и польский ревизионизм». Позднее сферой его научных интересов были, в основном, жизнь и деятельность Герцена, Пушкина, декабристов. Отсюда неприятие «азиатских начал» российской государственности. Но человеку нужны идеалы. В европейскую историю Натан Яковлевич «не вживался» (среди множества книг, написанных им, о Западе нет ни одной). Отсюда – идеал «европейской свободы».
Мне и моим близким государство заметных пакостей не делало. Я живу в эпоху великих перемен и навязывания «западных ценностей». И то и другое мне не нравится. Мне нравятся сокровища Оружейной палаты, соборы Московского кремля, архитектура Суздаля и Ростова: материальные памятники допетровской России. Я верю в грядущее Царство Божие и поэтому скептически отношусь к идеалам общественного устройства как в настоящем, так и в прошлом.
Всё это личное, субъективное, возможно и является главным в моих разногласиях с Эйдельманом. Человек с другими судьбой, опытом, вкусами, симпатиями и антипатиями будет придерживаться других взглядов, и никакие факты его не переубедят.
Лично мне ближе всего, изложенное Н. Я. Эйдельманом, отношение к Петру I Льва Николаевича Толстого:
«В писателе берет верх ненависть ко всякому насилию, он пишет о Петре, как о «великом мерзавце», «благочестивейшем разбойнике, убийце, который кощунствовал над Евангелием…» Близкий Толстому П. А. Сергеенко рассказал писателю, что «Пётр собственноручно казнил 70 стрельцов». И в ответ услышал: «Был осатанелый зверь…» О страшных пытках при Петре: «Каков бы ни был прогресс, теперь такое немыслимо».
За год до смерти Толстой говорил о Петре I и других деятелях, «которые убивали людей»: «Забыть про это, а не памятники ставить». (стр. 56)
Эйдельман, как и подавляющее большинство людей во всём мире, с таким подходом не согласен. Так называемым гениальным личностям, «которые убивали людей», большинство современников и, тем паче, потомков прощают преступления, учитывая подлинные или мнимые «исторические заслуги». И пока это так, неизбежно будут появляться новые «кандидаты в гении», несущие людям смерть. Почему этого почти никто не может понять? Не может или не хочет? Я не знаю, как ответить на эти вопросы. Знаю лишь, что согласиться с «подавляющим большинством» не могу и не хочу.
Линейный вид
