|
Форумчанин
Регистрация: 09.03.2007
Сообщений: 2,815
Сказал(а) спасибо: 525
Поблагодарили 2,297 раз(а) в 1,171 сообщениях
|
Атаман Григорьев
А. Н. Толстой
Атаман Григорьев
Он промчался через революцию мимолетно, но внушительно. Трудно понять, на что он целился, размахиваясь так широко. В проспиртованных мозгах его, несомненно, в какую-то минуту появилась мечта - ухватить гетманскую булаву всея Украины. Мечты и намерения вырастали вместе с военными успехами. Как пробка, вынесенная на поверхность народного восстания, он уносился волей взбаламученной стихии. Когда гетман Скоропадский в 18-м году под давлением украинских националистов стал очищать гетманскую армию от кацапов, Григорьев очутился на улице и должно быть, варил гуталин.
В то время весь двухсоттысячный офицерский корпус (за небольшим исключением), сбросив форму и припрятав оружие, погрузился с головой в обывательское бытие. Но оно оказалось ненадежным и голодным. Выход из него был либо в Красную Армию, либо в авантюру, глядя по темпераменту; все зависело от того, что человеку представлялось выше - долг или личная жизнь. (Я делаю ударение именно на долге, потому что веры в победу революции в то отдаленное время было мало, особенно среди офицерства, удрученного зрелищем распадения царской армии и нашествия германцев.)
Заманчиво написать книгу об авантюристах 18-19-го годов. Эти люди первыми кинулись в революционный ураган, увлекая за собой возбужденные человеческие массы. Были авантюристы - кабинетные теоретики (анархисты) - типа Волина, махновского пророка, холодные эстеты - типа Савинкова, игравшего в девятку с революцией, беспринципные ловкачи, неврастеники типа Муравьева, стихийные - типа Сорокина, утробные - типа Григорьева. (На белой стороне эти типы менее ярки, - там за отсутствием действующих масс, авантюризм принимал формы мстительной жестокости, простого воровства, личной наживы.)
Григорьев почувствовал революцию брюхом, подтянутым от гуталина. В военной тишине германской оккупации запахло съестным. Император Вильгельм, напичканный средневековыми предрассудками и интересами крупных заводчиков, продолжал делать глупости: заключил Брестский мир, уверенный в безвозвратном распадении России на атомы; посадил на древний киевский стол великолепного павлина Скоропадского, уверенный, что ловко провел за нос глупых малороссов; возвратил в усадьбы помещиков, уверенный что они выколотят из мужиков хлеба, сколько нужно; в города вернул губернаторов, уверенный, что губернаторы вмиг пропишут на мужичьих задницах революцию; ввел на Украину шестьсот тысяч солдат, уверенный, что тридцать миллионов украинцев испугаются до смерти.
За девять месяцев интервенции в Германию удалось ввезти хлеба только по фунту на едока. Мужики свирепели с каждым днем. Украинская интеллигенция и мелкая буржуазия с каждым днем левели. Скромный бухгалтер из бывшего Союза городов западного фронта - Симон Петлюра - объявил себя новым Богданом Хмельницким и начал формировать курени на юге. Задымилось, занялось. Немцы только оглядывались. Петлюра на юге, в Нежинщине - коммунисты-повстанцы, в Екатеринославщине - Махно. Григорьев бросил варить гуталин. Где и когда сформировал он первый отряд из отчаянных головорезов и объявился батьком, - знать любопытно. (Прошу читателей откликнуться и прислать мне материал о начале григорьевщины.) Известно, что в селе Верблюжка он с отрядом в 120 человек, вооруженных обрезами, вилами и топорами, принял петлюровскую ориентацию и в ближайшую ночь напал на австрийский эшелон и разбил его.
Батька он был хоть куда - скорый на расправу, горластый, матерщинник, опытный вояка. Девятого ноября он смог, наконец, развернуть могутные плечи: император Вильгельм бежал из Потсдама в Спа, а оттуда на автомобиле - в небытие; оккупационная германская армия выбрала советы и двинулась домой - увозили огромное интендантское имущество. На эти-то богатейшие эшелоны и обрушились все батьки, начиная от Григорьева и Махно до мелких атаманов - Лыхо, Лисица, Правда и других. Было чем поживиться.
Григорьев взял огромную добычу, и отряд его вырос в армию. С Петлюрой ему было уже несподручно. Петлюра воевал за власть, Григорьев сам стал властью. Атаманская власть - вся в непрестанном, в нарастающем действии. Питание и добыча. Армия его состояла (как все армии такого рода) из ядра и периферия. Ядро - профессионалы-вояки, авантюристы, уголовники. Периферия - деревенская голытьба. Она-то и потянула его от Петлюры к большевикам.
Большевикам было выгодно воспользоваться отчаянной армией батьки Григорьева. В то время (конец 18-го, начало 19-го) франко-греческие десанты оккупировали Одессу, Николаев и Херсон. Французские власти вели себя еще глупее, чем немцы на Украине. Немцы хотя и грозили пушками, но в общем довольствовались одним сырьем и пищевым довольствием. Французы явились с чрезвычайной агрессивностью восстанавливать довоенный политический и экономический порядок на юге России, миллиарды франков были вложены в предприятия угольного района и металлургических заводов. Греки появились здесь по "щучьему приказу" и с досады тоже безобразничали.
Французские линкоры охраняли гавани, зуавы в красных фесках и греки в юбочках занимали фронт. Григорьев получил из Москвы приказ и двинул ободранную до театральной живописности, голодную и шумную армию на танки и дальнобойные орудия. Всем известно, чем это кончилось. На Западе долго недоумевали, как так случилось, что франко-греческая армия отступила, села на корабли и ушла со срамом. Испугались ли агитации, советской заразы? Или просто испугались бешеного набега диких орд, вооруженных ржавыми винтовками, обрезами, самодельными пистолетами и невероятным зарядом ненависти, - людей, похожих на видения сыпнотифозного кошмара. Под Херсоном (рассказ очевидца), обложив полукольцом город, красные повстанцы, как бешеные, бросились на крепость, взяли ее на ура в рукопашную, дрались, чем попалось под руку. Греческие отряды, отступая, гибли в улицах. Их гнали к порту, где они сбились в беспорядочные толпы, не видя - куда отступать. Здесь началась уже резня. Пьяные от боя повстанцы плевали на пушки военных судов. Весь город был покрыт трупами. Остатки греков бежали. Рабочие, взятые ими как заложники, были сожжены живыми в амбарах огнем с судов.
С таким народом Григорьев двинулся к Одессе. С огромными потерями был взят Николаев. Под Колосовкой кавалерия захватила французские танки; их отправили в Харьков, потому что боялись к ним даже и притрагиваться. Под Сербкой под мокрым снегом ложились тысячами, вся степь была покрыта трупами "дядькив".Сербку взяли хитростью: ночью восемнадцать повстанцев прокрались на станцию и перерезали весь французский штаб. Французы растерялись. Зуавы начали требовать выборов в советы. В штаб к Григорьеву прибыл парламентер с предложением капитуляции.
Рассказ очевидца. Автомобиль с большевиками и парламентером-французом, адъютантом генерала д'Ансельма, подъехал к стоящим в степи семи бронепоездам. Дул бешеный ветер, лепило мокрым снегом: Несколько тысяч мужиков, парней и мальчишек - в свитках, в рваных шинелях, многие босиком, лохматые, грязные, как дьяволы, - стояли кучками близ полотна. У француза голова ушла в плечи. Но все же он пробормотал: "Бравые солдаты!". Автомобиль остановился. Человек двести кинулось, окружили.
- Гляди, хрянцуз...
- Эх ты...
- Гладкий кабан...
Подошел человек ростом в сажень, взял лапой француза за плечо, - у того мотнулась голова...
- Секи ему башку, - сказал человек.
Но большевики уговорили - не сечь парламентера, вести его к атаману. Приехавшие вместе с толпой двинулись к штабному составу. Дядьки начали стучать в окна вагона, кричать: "Атаман, выходи... Хрянцуз Одессу сдает". На площадке появился коренастый человек в коричневом френче, в раздутых галифе, в огромной лохматой папахе, - опухшее румяное лицо, бородка, взъерошенные усы, выпученные серые глаза. Атаман Григорьев. Сзади него стояло шесть человек - невероятного роста парни, в рваных свитках, увешанные револьверами, ручными гранатами и часовыми цепочками, - личная охрана батьки. Один из прибывших объяснил цель приезда. Неожиданно из соседней теплушки медные трубы заревели "Интернационал".
Атаман ничего не сказал и пошел в вагон вместе с прибывшими и охраной. В салон-вагоне, не садясь, атаман снял папаху и величественно протянул ее телохранителю. Тот взял и держал ее обеими руками. Начался разговор. Атаман, видимо, полагая, что излишние слова роняют его величие, больше мычал и косился на француза.
- А это что? - кивнув на него, наконец, спросил он пропитым басом.
Ему объяснили, что парламентер.
- Ага, мириться. - Григорьев вплоть подошел к французу. У того голова начала опять уходить в плечи, но на лице - вежливость и - с изящным жестом к переводчику - он проговорил звонко:
- Передайте генералу Григорьеву, что Франция восхищена мужеством и боеспособностью его солдат.
- Ага, сволочи, Антанта, мать вашу так! - Опухшее лицо Григорьева, не выдержав, расплылось самодовольно. - Теперь в восхищении, а то - бандиты. - Он отошел несколько, раздвинул ноги, сунул руки в карманы, стал опять великим человеком. - Так вот что - передайте этому дерьму французу, что атаман Григорьев не желает разговаривать с международными бандитами... Три дня сроку... Пускай убираются к свиньям собачьим из Одессы... Через три дня беру город. (Он показал французу три грязных пальца - тот живо закивал головой.) Понял? И если я поймаю кого-нибудь из ваших в Одессе, грека или француза, - без пощады на месте - в ящик.
Француз все понял. В сжатой речи он изложил, что союзники чрезвычайно сильны и готовы на какое угодно сопротивление... (Атаман: "Что? Сильны?". - и опять начал подходить...) "Но, не желая бесцельно проливать благородную русскую кровь, мы согласны в три дня эвакуироваться из Одессы".
- То-то,-сказал атаман, - и, кроме того, требую немедленно доставить мне в армию пятнадцать тысяч пар сапог - заграничных.
Окончив наиболее серьезную часть беседы, атаман шибко поскреб череп, сказал: "Грицко, неси что надо". Телохранители кинулись из вагона и тотчас внесли буханку ржаного хлеба, шматок сала в полпуда весом и два конских ведра - одно со спиртом, в другом дымилась картошка. Атаман широким жестом показал на стол. Гости сели.
Через три дня, действительно, кавалерийские части Григорьева появились на Дерибасовской. На внешнем рейде лежали, как два жука, французские линкоры, и густо дымили заржавленные пароходы, набитые - от трюма до капитанского мостика - буржуями, чемоданами, генералами, петербургскими дамами и общественными деятелями. Один за другим Ноевы ковчеги ушли на запад. Атаман Григорьев занял лучший номер в гостинице "Англетерр", с роскошной кроватью и двумя пулеметами на балконе. Отсюда он готовился, но неизвестно, что он готовился совершить. Отсюда звезда его пошла к закату. Совет рабочих депутатов взял всю власть над городом. Телеграммы из Москвы потребовали дальнейшего выполнения революционного долга. С большевиками ему оказалось также не по нутру. Тогда он решается на свой страх и риск завоевать Украину и ухватить гетманскую булаву. И он едва не наделал очень крупных бед. В продолжение трех недель города, уезды, губернии падали к его ногам, но эту фантастическую авантюру внезапно пресекла пуля Нестора Иваныча Махно.
Впервые опубл.: Огонек. - 24 февр.1929. - № 8.
|
Линейный вид
